Последняя капля: история о том, как одна швабра лишила сына поддержки матери

На Новый год мой сын подарил мне швабру перед всей семьей и сказал, чтобы я не забывала свое место. Все захохотали. Но после боя курантов я сделала объявление, от которого у всех пропал праздничный настрой, потому что…

31 декабря. За окном кухни медленно, будто нехотя, падает крупный снег. Он ложится на широкие еловые лапы, на крышу бани, на застывшие в зимнем сне грядки, которые я все лето обихаживала.

В доме стоит тишина. Та самая, моя, будничная. Она густая и теплая, пахнет дрожжевым тестом, хвоей от елки, что стоит в большой комнате, и чуть-чуть дымком из печи.

Я одна. В мои 82 года одиночество в будни — это не наказание, а благословение. В этой тишине я слышу себя, слышу, как дышит дом, который мы с покойным мужем, Матвеем, строили по кирпичику, по бревнышку.

По будням этот дом — мой. Он слушается меня, отзывается на каждое мое движение. Скрипнет половица, поздоровается. Загудит печь, заурчит, как сытый кот. Но скоро все изменится. Скоро тишина разобьется, как тонкое стекло.

На смену ей прилетит шум, гам, суета. Приедет семья. Мой сын Родион со своей женой Мариной, их дочь, моя внучка Сонечка, и еще с десяток родственников и друзей.

16 человек. Я готовлю на всех. Горячее в духовке — гусь с яблоками — уже румянится. На веранде, на холоде, застывает студень в больших эмалированных мисках. Гора оливье, таз «шубы», пирожки с капустой и с картошкой уже выложены на рушниках, остывают. Стол в большой комнате накрыт моей лучшей скатертью, той, что с вышивкой. Я ее еще девочкой вышивала. Каждый стежок помню.

Иногда, вот так, в тишине, я думаю, что моя жизнь разделилась на две. Одна — спокойная, размеренная, моя собственная. А вторая — для них. Жизнь по выходным и праздникам. Она состоит из их громких голосов, их просьб, которые звучат как требования, их разбросанных вещей и грязной посуды, которую я убираю в ночь с воскресенья на понедельник, когда они, уставшие от отдыха, уезжают обратно в город.

Неделю назад я случайно услышала телефонный разговор Марины. Я вышла в сени за дровами, а она стояла на крыльце, курила свою тонкую сигарету и говорила подруге, громко, не стесняясь:

— Да куда мы еще на Новый год? Конечно, на дачу. Старуха там уже все приготовила, стол накрыла. Это же как бесплатный отель, только еще и с домашней едой.

Слово «старуха» кольнуло, как тонкая льдинка под кожу. Не мама, не Аглая Денисовна. Просто старуха. Как функция. Как предмет мебели.

Я тогда замерла за дверью, прислушалась к своему сердцу. Оно стукнуло раз, другой — ровно, спокойно. Я не стала выходить, не стала ничего говорить. Просто тихо вернулась в дом, в теплую кухню. Зачем? Что бы это изменило? Я сделала вид, что ничего не слышала. Убедила себя, что это все ради Сонечки. Ради моей девочки, которая единственная из них всех, приезжая сюда, сначала обнимает меня, а уже потом бежит смотреть, как там ее любимая яблоня…