Больше, чем руины: история о том, что на самом деле скрывалось за дверью дома, подаренного мужчине
«Забытово, конечно», – сказал водитель, высаживая его на пустынном перекрёстке. Только туда теперь редко кто ездит. Почти все разъехались.
Ноябрьское небо висело низко, серое и тяжёлое, готовое в любой момент разразиться холодным дождём или мокрым снегом. Григорий шёл по раскисшей просёлочной дороге, утопая в грязи. Его городские ботинки давно промокли, а холод пробирал до костей.
Вокруг, насколько хватало глаза, простирались унылые почерневшие поля. Ни души, ни звука, кроме завывания ветра и карканья ворон. Он чувствовал себя последним человеком на земле, идущим к краю света.
В голове набатом стучали слова Вадима. «Живи, если сможешь». Каждое слово было пропитано ядом насмешки.
Вадим был уверен, что он не сможет. Что сломается, сбежит, замёрзнет в этой глуши. И это осознание придавало Григорию сил.
Упрямых, злых сил. Он дойдёт. Он выживет.
Хотя бы для того, чтобы доказать этому сытому негодяю, что не всё в мире измеряется деньгами. Деревня показалась внезапно, словно выросла из-под земли. Несколько покосившихся домов с заколоченными окнами, ржавый остов трактора на обочине.
Одинокий колодезный журавль, застывший в нелепом поклоне. Деревня-призрак. Лишь из трубы одного дома, стоявшего чуть в стороне, вился тонкий дымок.
Значит, кто-то здесь всё-таки жил. Григорий сверился с клочком бумаги, на котором Вадим нацарапал адрес. Улица Заречная, дом 7, последний по левой стороне.
Дом оказался именно таким, каким он его и представлял. Вросший в землю сруб с просевшей крышей и пустыми глазницами окон, в которых ветер завывал свою тоскливую песню. Краска на стенах облупилась, крыльцо сгнило, а забор завалился, открывая заросший бурьяном двор.
Зрелище было настолько удручающим, что на мгновение Григорий почувствовал, как отчаяние ледяной волной накрывает его с головой. «Зачем я здесь?» – пронеслось в голове. Но отступать было некуда.
Он с трудом поднялся по шатким ступеням на крыльцо. Дверь, обитая выцветшим дерматином, была заперта на массивный амбарный замок. Тот самый, ключ от которого лежал у него в кармане.
Ключ нехотя повернулся в ржавом механизме. Замок щёлкнул. Григорий потянул за ручку.
Дверь поддалась со стоном, словно жалуясь на то, что её потревожили после долгого сна. Он шагнул в темноту сеней и его окутал запах. Запах запустения, сырости, мышиного помёта и ещё чего-то неуловимого, сладковато-пряного запаха сухих трав и старых, забытых жизней.
Пройдя в единственную комнату, он замер. Здесь царил полумрак. Свет едва пробивался сквозь грязные стёкла.
Огромная русская печь занимала почти половину пространства. Вдоль стен потемневшие от времени лавки, стол, пара табуретов. В углу – кровать с горой тряпья, заменявшей матрас.
Паутина свисала с потолка седыми предями. Казалось, время здесь остановилось много лет назад. Григорий подошёл к окну, протёр стекло рукавом.
Во дворе за бурьяном виднелся заброшенный сад с почерневшими стволами яблонь. Картина полного упадка. И всё же что-то в этом доме было не так.
Что-то не соответствовало образу абсолютно необитаемого жилища. Он обернулся и присмотрелся. На столе покрытым толстым слоем пыли стояла кружка.
Пустая, но без паутины внутри. Рядом лежала ложка. На печи виднелись свежие следы сажи, словно её пытались растопить не так давно.
А из-под тряпья на кровати выглядывал край одеяла. Не ветхого, а вполне добротного, стёганого. Словно кто-то приходил сюда, ночевал, пытался наладить быт.
Может, такие же бродяги, как он? Григорий бросил свою сумку на лавку и устало опустился рядом. Сил не было даже на то, чтобы думать. Тело ломило от холода и усталости, а в желудке было пусто.
Он достал остатки хлеба, отломил кусочек. Есть в этой промозглой темноте не хотелось. Нужно было развести огонь.
Он нашёл в сенях остатки дров, принёс их в комнату. Но растопить печь оказалось непросто. Дрова были сырыми, а дымоход, судя по всему, забился.
Ядкий дым повалил в комнату, заставив его кашлять и слезиться глазами. После нескольких неудачных попыток он сдался. Сел на лавку, обхватив себя руками.
Холод пробирал всё сильнее, за окном начало темнеть. Скоро ночь. Первая ночь в его новом доме.
Он закрыл глаза. В памяти всплыло лицо Вадима, его издевательская улыбка. «Живи, если сможешь».
Кажется, он проигрывал этой паре. Он засыпал, проваливаясь в тяжёлое липкое забытьё, когда услышал скрип. Скрипнула половица в сенях.
Григорий резко открыл глаза. Сердце заколотилось. Кто-то был в доме.
Он затаил дыхание, вслушиваясь. Снова скрип. Уже ближе.
Затем в дверном проёме показался силуэт. Невысокий, сгорбленный. В руке керосиновая лампа, отбрасывающая на стены дрожащие тени.
«Кто здесь?» – раздался тихий, дребезжащий старческий голос. Григорий молчал, не в силах вымолвить ни слова. Силуэт сделал шаг в комнату.
Свет лампы осветил лицо. Это была старуха. Очень старая, с лицом, похожим на печёное яблоко, и выцветшими почти прозрачными глазами.
Она смотрела на него без страха, скорее, с удивлением. «Ты кто, милок?» – повторила она. «Я…» Он запнулся.
«Меня зовут Григорий. Я… хозяин этого дома». «Хозяин?» Старуха недоверчиво покачала головой.
«У этого дома один хозяин. Вадюша мой. Да только он в городе большом живёт.
Не приезжает». Она сделала ещё шаг, вглядываясь в его лицо. Свет лампы дрожал, искажая черты.
И вдруг её глаза расширились. Лицо преобразилось, морщины разгладились, а в глазах зажёгся свет узнавания. «Вадюша…» – прошептала она, и её голос задрожал от слёз.
«Сыночек…» Вернулся. Она протянула к нему дрожащие руки, и Григорий застыл, не в силах пошевелиться. Мир перевернулся.
Он стоял посреди заброшенного дома в глухой, вымершей деревне, а незнакомая старуха, мать его злейшего врага, назвала его сыном и плакала от счастья. Он не знал, что делать, что говорить. Он просто смотрел на неё, и в его душе боролись шок, недоумение и странное непрошенное сочувствие.
Старуха шагнула к нему, её высохшие похожие на птичьи лапки, руки коснулись его щеки. Прикосновение было лёгким, почти невесомым. Но Григорий вздрогнул, словно от удара током.
Он отступил на шаг, инстинктивно уходя от этого касания, от этой чудовищной ошибки. «Вы обознались», – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал мягко, но твёрдо. «Я не ваш сын».
«Как же не мой?» Её глаза, подёрнутые старческой плёнкой, наполнились обидой. «Я ли тебя не узнаю?» Голосок только погрубел. «Да возмужал ты, сыночек».
А глаза-то? Глаза-то батюшкины, тёмные, серьёзные. Она говорила с ним так, будто не было этих лет разлуки, будто он просто вышел на час и вот вернулся. Григорий понял, что спорить бесполезно.
Старуха была не в себе. Её разум блуждал где-то в лабиринтах прошлого, выхватывая знакомые образы и накладывая их на суровую реальность. Он вспомнил слова Вадима.
«Мать моя там жила, пока не… померла». Значит, Вадим был уверен, что она умерла. Или просто бросил её здесь, одну, в разваливающемся доме, надеясь, что она умрёт.
От этой мысли к горлу подкатил ком тошноты. Даже для Вадима это было слишком жестоко. «Похудел-то как?» – сокрушалась она, обходя его и разглядывая со всех сторон.
«Не кормят тебя там, что ли? В городе твоём?» «Ничего, сейчас я печку растоплющую и наварю. У меня и картошечка припасена, и капуста квашеная». Она засуетилась, направившись к печи.
Её движения были медленными, неуверенными, но в них чувствовалась привычка въевшаяся за долгие годы одинокой жизни. Григорий смотрел на неё, не зная, как поступить. Уйти? Оставить её одну в этом холодном доме? Куда ему было идти? Назад в город, к ледяным ступеням и брезгливым взглядом.
Остаться? Но как? Играть роль сына человека, которого он ненавидел всеми фибрами души? В этот момент дверь снова скрипнула, и в комнату, не постучав, вошла женщина лет пятидесяти, крепко сбитая с обветренным лицом и строгим взглядом. На ней был накинут тулуп, а в руке она держала плетеную корзину. «Анна Петровна, я вам хлеба принесла и молока».
Она осёклась, увидев Григория. «А это кто ещё такой?» Её взгляд острый и оценивающий прошёлся по нему, не суля ничего хорошего. «Оленька, здравствуй!» – обрадовалась старуха.
«А у меня, гляди-ка, радость какая! Сын вернулся! Вадюша мой приехал!» Женщина, которую назвали Ольгой, перевела взгляд с Григория на Анну Петровну, и её лицо смягчилось. «Опять вы за своё, Анна Петровна!» – вздохнула она. «Нет здесь никакого Вадюши!» Вам показалось.
Как это показалось, возмутилась старуха. «Вот же он стоит!» «Ты что, ослепла, Ольга?» Ольга снова посмотрела на Григория, на этот раз с откровенным подозрением. «Мужчина, вы кто?» – спросила она властным тоном, в котором слышалась привычка командовать.
«Что вам здесь нужно?» Я… Григорий снова запнулся. «Сказать правду? Что сын этой женщины, его бывший друг, отправил его сюда на верную смерть, подарив ему этот дом? Что он бездомный, которому некуда идти?» Это прозвучало бы как бред сумасшедшего. «Я дальний родственник», – нашёл он наконец.
«Приехал проведать… тётю…» Ольга хмыкнула, явно не поверив ни единому слову. «Родственник? Что же вы, родственничек, раньше-то не приезжали?» «Анна Петровна тут пятый год одна кукует, с тех пор, как сынок её в город умотал и забыл про неё. Я одна к ней и хожу….
