Больше, чем руины: история о том, что на самом деле скрывалось за дверью дома, подаренного мужчине

Я фельдшер местный, Ольга Сергеевна. О вас что-то не припомню». «Я не знал, что она здесь одна», – тихо сказал Григорий.

«Не знал он», – передразнила Ольга. «А сейчас вдруг узнал. Что наследство делить приехал? Так делить-то нечего.

Одна развалюха осталась…» Её слова были грубыми, но в них не было злости, скорее усталость и защитная реакция человека, который привык рассчитывать только на себя и не доверять чужакам. «Я не за наследством», – твёрдо ответил Григорий. «А зачем тогда?» – не унималась она.

В этот момент Анна Петровна, которая с тревогой наблюдала за их разговором, снова подошла к Григорию и взяла его за руку. «Не обижай его, Оленька», – попросила она. Он с дороги, устал, замёрз.

«Видишь, какой бледный. Ты лучше помоги мне печь растопить, а то дымит, проклятая». Ольга Сергеевна вздохнула, но спорить не стала.

Она подошла к печи, умело переложила дрова, что-то подправила в дымоходе и вскоре в очаге весело загудела пламя. В комнате сразу стало теплее и уютнее. «Так-то лучше», – проворчала она, вытирая руки о передник.

«Ладно, родственничек, раз уж приехал, оставайся. Только гляди у меня. Если Анну Петровну обидишь, пеняй на себя.

Деревня у нас хоть и маленькая, а чужаков обижать своих не позволим». Она достала из корзины буханку хлеба, бутылку молока и кусок сала, положила на стол. «Вот, подкрепитесь.

А я завтра зайду, проверю, как вы тут». С этими словами она вышла, оставив Григория в еще большем смятении. Он оказался в ловушке.

С одной стороны, безумная старуха, принимающая его за сына. С другой – суровая фельдшерица, готовая разорвать его на части при малейшем неверном шаге. И над всем этим – тень Вадима, который, наверное, сейчас сидит в своем теплом кабинете и смеется, представляя, в какую ситуацию попал его бывший друг.

Анна Петровна уже хлопотала у стола, нарезая хлеб и сало. «Садись, сынок, садись, поешь», – приговаривала она. Исхудал-то как.

«Ничего, я тебя откормлю». Григорий сел за стол. Он был голоден, как волк, и запах свежего хлеба кружил голову.

Он взял кусок, поднес ко рту. Анна Петровна смотрела на него с такой безграничной любовью, с такой нежностью, какой он не видел с тех пор, как умерла его собственная мать. И что-то внутри него дрогнуло.

Он не мог обманывать эту женщину. Не мог пользоваться ее болезнью. «Анна Петровна…», – начал он, решив сказать правду, чего бы это ни стоило.

«Послушайте, я…» Но она перебила его, положив свою морщинистую руку поверх его ладони. «Я все знаю, сынок», – сказала она тихо, и в ее выцветших глазах на мгновение блеснул огонек разума. «Знаю, что не писал, не звонил.

Дела, заботы. Большой город, он засасывает. Но главное, ты вернулся.

Главное, ты здесь». Она снова погрузилась в свой мир, где он был ее водюшей, вернувшимся домой. А Григорий понял, что правда сейчас была бы еще большей жестокостью, чем обман.

Он не мог отнять у нее эту последнюю радость. Эту иллюзию, которая, возможно, одна и поддерживала в ней жизнь. Он молча кивнул и откусил кусок хлеба.

Это был самый вкусный хлеб в его жизни. Хлеб, который означал не просто утоление голода, а принятие новой, странной, пугающей, но, возможно, единственной правильной роли в этом театре абсурда, устроенном его бывшим другом. Утро встретила Григория запахом дыма и свежеиспеченных блинов.

Анна Петровна, несмотря на свой возраст и очевидную слабость, проснулась на рассвете и уже хлопотала у печи. Она двигалась по маленькой кухне, как по давно заученному маршруту. Ее руки сами находили нужную посуду, муку, соль.

На Григория, спавшего на лавке, укрывшись старым тулупом, она набросила еще одно одеяло, заботливо подоткнув края. «Вставай, Соня», – ласково сказала она, когда он открыл глаза. «Завтрак готов».

Григорий сел, потирая замерзшие руки. Ночью было холодно. Но забота этой чужой, но такой родной, в своем безумии женщины согревала лучше любого огня.

Он смотрел, как она ставит на стол тарелку с горкой золотистых блинов, кринку с молоком, баночку с медом и чувствовал, как к горлу подкатывает ком. Когда в последний раз кто-то так заботился о нем? Он не помнил. «Ешь, сынок, ешь», – приговаривала она, садясь напротив.

«Тебе силы нужны». Они ели в тишине. Григорий с жадностью поглощал блины, которые таяли во рту.

Анна Петровна почти не ела, только смотрела на него, и в ее взгляде было столько счастья, что ему становилось не по себе. Он был самозванцем, вором, укравшим ее последнюю радость. Но что он мог сделать? Сказать ей правду значило бы убить ее.

После завтрака он вышел во двор. Ночной заморозок покрыл инеем сухую траву и почерневшие ветки яблонь. Воздух был чистым, прозрачным и холодным.

Григорий глубоко вдохнул, привести в порядок мысли. Нужно было что-то делать. Жить в этой развалюхе было невозможно.

Крыша текла, окна едва держались в рамах, а в стенах зияли щели, в которые задувал ветер. Он обошел дом, оценивая масштабы разрушений. Работы было непочатый край.

Нужны были инструменты, материалы, деньги. Ничего из этого у него не было. В этот момент скрипнула калитка, и во двор вошла Ольга Сергеевна.

Она несла в руках большой узел. Вот, протянула она ему. Тут кое-какая одежка мужа моего покойного.

Ему уже без надобности, а тебе, гляжу, пригодится. Григорий смущенно принял узел. Спасибо.

Не стоило. Стоило, отрезала фельдшер. Не в городском же пиджаке тебе тут щеголять.

А я к Анне Петровне. Уколы ей сделать надо, давление померить. Она прошла в дом, оставив его одного.

Григорий развернул узел. Внутри лежали тёплый свитер, ватные штаны и старая, но крепкая телогрейка. Простая рабочая одежда, которая здесь была ценнее любого костюма от Армани.

Он переоделся. Одежда была немного велика, но в ней было тепло и удобно. Он впервые за время почувствовал себя на своём месте.

Когда Ольга Сергеевна вышла из дома, её лицо было хмурым. Плохи её дела, сказала она, присаживаясь на завалинку. Память совсем не к чёрту.

Сегодня она тебя сыном считает, завтра может за разбойника принять. А сердце шалит. Ей уход нужен постоянный, хороший.

И лекарства. Она достала из кармана пачку сигарет. Закурила.

Ты вот что, родственничек, сказала она, выпуская струю дыма. Я не знаю, кто ты и зачем сюда приехал. Но если ты и правда решил тут остаться и за ней присмотреть, я помогу, чем смогу.

А если поиграться приехал, уезжай прямо сейчас. Ей лишние потрясения ни к чему. Григорий сел рядом.

Он чувствовал, что этой женщине можно доверять. Меня зовут Григорий Соколов, сказал он. Я не родственник.

Я… Он запнулся, ища правильные слова. Я тот, кого её сын лишил всего. Он отправил меня сюда, в этот дом.

Чтобы я сгинул. Он думал, что дом пустой, что его мать умерла. Ольга Сергеевна долго молчала, глядя на него своими проницательными глазами.

Значит, Вадимка… Она покачала головой. А я-то думал, он просто занят, просто забыл. А он, значит, похоронил её заживо.

Вот же гадёныш. Она затушила сигарету, а ты, спросила она, что ты будешь делать? Я не знаю, честно ответил Григорий. Я не могу её бросить, но и оставаться здесь, обманывая её.

А ты не обманывай, перебила она. Ты просто будь. Для неё ты сейчас… Вадюша.

Так пусть так и будет. Может, этот обман единственное, что держит её на этом свете. А с остальным разберёмся.

Эта простая, грубоватая логика деревенского фельдшера показалась Григорию единственно верной. Не нужно было строить сложных планов, не нужно было мучиться угрызениями совести. Нужно было просто жить.

День за днём. И заботиться об этой старой больной женщине. Мне нужно привести дом в порядок.

Сказал он, словно принимая окончательное решение. Нужны инструменты. Инструменты – это к Семёнычу.

Кивнула Ольга. Он у нас на все руки мастер. Был когда-то.

Сейчас больше по стакану мастер. Но инструмент у него хороший. Пойдём, познакомлю.

Они пошли по деревне. Ольга Сергеевна шла впереди, уверенно шлёпая по грязи резиновыми сапогами. А Григорий следовал за ней.

Деревня при свете дня выглядела ещё более унылой. Но люди, встречавшиеся им по пути, здоровались с Ольгой с любопытством, поглядывая на Григория. Дом Семёныча, такой же старый, как и дом Анны Петровны, встретил их запахом перегара и кислой капусты.

Сам хозяин, маленький сморщённый старичок с хитрыми глазёнками, сидел за столом перед бутылкой самогона. Семёныч дело есть. Без предисловий начала Ольга.

Вот, познакомься, Григорий. Племянник Анны Петровны приехал за ней ухаживать. Ему дом подлатать надо.

Инструмент нужен. Племянник? Семёныч недоверчиво прищурился. Не слыхал я про племянника.

Слыхал, сын у неё, Ирод, в городе живёт. Мать родную забыл. Этот «хороший» отрезал Ольга.

Помогать будет. Так что, дашь инструмент? Не забесплатно, конечно. Григорий понял намёк.

Он достал из кармана последние мятые купюры, которые у него оставались. Семёныч оживился. Ну, раз с уважением.

Пробормотал он, забирая деньги. Инструмент у меня знатный. Дедовский ещё.

Пила, топор, рубанок. Всё отдам. Только ты, милок, и мне помоги.

Крыльцо совсем прогнило. Починишь? Починю, кивнул Григорий. Так начался его новый день.

Не день выживания, а день работы. Он вернулся в дом Анны Петровны с охапкой инструментов. Ощущая их знакомую тяжесть в руках, он чувствовал, как в него возвращается жизнь.

Он был инженером. Он умел строить. И пусть ему предстояло не возводить небоскрёбы, а латать старую крышу.

Это было дело. Настоящее понятное дело. Анна Петровна сидела у окна и вязала…