Момент истины на рассвете: возвращение после ночи вне дома обернулось для мужа потрясением

— Пыталась. В восемнадцать, когда мама умерла. Хотела посмотреть ему в глаза, спросить «почему». Нашла адрес, приехала к дому. Стояла у забора и смотрела, как вы выходите: он, вы, девочка в школьной форме. Счастливая семья. И поняла, что не хочу это разрушать.

Алиса побледнела.

— Ты видела нас? Тогда?

— Видела. Ты была подростком, лет двенадцать-тринадцать. Держала его за руку и смеялась. И я подумала: у нее есть то, чего у меня никогда не было. Отец, который держит за руку. Зачем отнимать?

По щекам Алисы текли слезы. Она не вытирала их, просто сидела и плакала, беззвучно, как ребенок, который узнал что-то страшное о мире.

— Прости меня, — прошептала она. — Я не знала. Я правда не знала.

— Тебе не за что просить прощения. Ты была ребенком. Как и я когда-то. — Настя достала из сумки салфетку, протянула Алисе. — Вот что я скажу. Я не держу зла. Ни на тебя, ни на вашу маму. Даже на него… уже не держу. Злость — это яд, который пьешь сам. Я слишком долго его пила. Хватит.

— А если он захочет встретиться? — спросила Татьяна. — Он говорил, что будет тебя искать.

Настя помолчала.

— Пусть ищет. Но я не обещаю, что открою дверь. Может, открою. Может, нет. Это будет зависеть от того, зачем он придет: с извинениями или с отмазками.

Она допила чай, посмотрела на часы.

— Мне пора. Смена через два часа, а еще надо переодеться.

— Ты в больнице работаешь? — спросила Алиса. — Мы знаем.

— Нашли в интернете?

— Да.

— Медсестра?

— Реанимация.

Татьяна вздрогнула.

— Нина Сергеевна. Мать Дмитрия. Она умерла в вашей больнице. Две недели назад.

Настя подняла брови.

— Ковалевская? Инсульт?

— Да.

— Я была на смене в ту ночь. Меня в реанимации и в терапии подменяла коллега. Но слышала… — Она помолчала. — Значит, бабушка. Еще одна бабушка, которую я никогда не знала.

В этих словах не было горечи — только констатация факта. Еще один осколок семьи, которой не было.

— Мы можем увидеться снова? — спросила Алиса. — Я хочу… хочу узнать тебя. По-настоящему.

Настя встала, надела пальто. Потом посмотрела на них — на двух женщин, которые были частью мира, отнявшего у нее отца. И улыбнулась — впервые за весь разговор.

— Можем. Позвони мне. Номер у тебя есть.

Она ушла. Татьяна и Алиса остались сидеть за столиком, глядя ей вслед.

— Она сильная, — сказала Алиса. — Сильнее нас всех.

— Да, — согласилась Татьяна. — Такой делает жизнь. Когда некому держать за руку, учишься ходить сама.

---

Прошел месяц. Декабрь принес настоящую зиму: с пушистым снегом, с морозными узорами на окнах, с запахом мандаринов в магазинах. Город готовился к Новому году. И в этой суете было что-то целительное — жизнь продолжалась, несмотря ни на что.

Развод оформили тихо, без скандалов. Дмитрий сдержал слово: не стал торговаться, подписал все бумаги. Татьяна вышла из ЗАГСа свободной женщиной и не почувствовала ничего. Ни облегчения, ни горя. Просто констатация факта: 23 года закончились росписью в документе.

Она по-прежнему жила у матери. Комнату деда Гриши переделали: убрали старую мебель, повесили новые шторы, купили раскладной диван. Теперь это была ее комната, ее пространство. Маленькое, тесное, но свое.

— Не тесно тебе здесь? — спрашивала Зинаида Павловна.

— Нет. В самый раз.

И это была правда. После огромного дома, где каждая комната напоминала о лжи, эта крошечная квартирка казалась раем. Здесь пахло борщом и мятой, здесь тикали часы с неработающей кукушкой, здесь мать ждала ее с работы и радовалась каждому вечеру, проведенному вместе.

— Мы столько лет потеряли, — говорила Зинаида Павловна. — Надо наверстать.

И они наверстывали. Разговаривали допоздна, вспоминали прошлое, строили планы на будущее. Татьяна узнавала мать заново: не ту строгую женщину из детства, а живого человека со своими страхами, сожалениями, надеждами.

Алиса приезжала каждые выходные. Иногда одна, иногда с Настей. Сестры сблизились быстрее, чем кто-либо ожидал. Может, потому что обе были молоды и открыты. Может, потому что обеим не хватало того, что другая могла дать. Алисе нужен был кто-то, кто понимал боль предательства. Насте нужен был кто-то, кто не видел в ней жертву.

Татьяна наблюдала за ними с тихой радостью. Вот они сидят на кухне, пьют чай, смеются над чем-то в телефоне. Вот Настя учит Алису вязать — оказывается, она умела, научилась у матери. Вот Алиса показывает Насте фотографии из детства, и обе рассматривают их с жадным любопытством.

— Она хорошая девочка, — сказала как-то Зинаида Павловна, глядя на Настю. — Жаль, что мы не знали ее раньше.

— Жаль, — согласилась Татьяна. — Но лучше поздно, чем никогда.

В середине декабря позвонил Дмитрий.

— Таня, можно тебя попросить? — Голос у него был странный, неуверенный.

— Что случилось?

— Я нашел Настю.

— То есть?

— Я знаю, где она живет. Но не могу решиться пойти. Каждый день собираюсь и не могу.

Татьяна молчала. Она не знала, что чувствует: жалость? Раздражение? Усталость?

— И чего ты хочешь от меня?

— Поговори с ней. Узнай, готова ли она меня увидеть. Я не хочу приходить без предупреждения. Не хочу пугать ее. Просто… просто скажи ей, что я хочу попросить прощения. Не оправдаться — попросить прощения. Это разные вещи.

— Я поговорю с Алисой. Они общаются.

— Знаю. Алиса рассказала. — Он помолчал. — Спасибо, Таня. За все.

— Мне не за что тебя благодарить.

— Есть за что. За то, что не стала мстить. За то, что отпустила. За то, что позволила Алисе самой решать, как относиться ко мне. Ты могла настроить ее против, но не стала.

— Она взрослый человек. Сама разберется…