Момент истины на рассвете: возвращение после ночи вне дома обернулось для мужа потрясением

— Конечно, помню. Людмила. Люда. Я любил ее, Настя. По-своему, по-дурацки, но любил. И когда узнал, что она умерла… — он запнулся, опустил глаза. — Я плакал. Впервые за много лет. Плакал как мальчишка, потому что понял: еще одна дверь закрылась навсегда. Еще один шанс попросить прощения упущен.

Тишина повисла над столом. За окном падал снег — мягкий, пушистый. Декабрьский снег, предвещающий праздники и чудеса. Только чудес не бывает. Бывают люди, которые пытаются исправить то, что исправить нельзя.

— Я не знаю, смогу ли вас простить, — сказала наконец Настя. — Может быть, когда-нибудь. Не сейчас.

— Я понимаю.

— Но… — она помедлила, — я готова попробовать узнать вас. Не как отца — это слово нужно заслужить. Просто как человека, который когда-то был частью жизни моей мамы.

Дмитрий кивнул. В его глазах стояли слезы. Татьяна видела это и чувствовала странную смесь эмоций. Он плакал. Человек, которого она считала неспособным на искреннее чувство, плакал перед дочерью, которую бросил 26 лет назад.

— Спасибо, — прошептал он. — Это больше, чем я заслуживаю.

— Да, — согласилась Настя. — Гораздо больше.

Она взяла конверт, убрала в сумку.

— Я возьму это не потому, что мне нужны ваши деньги, а потому, что мама всю жизнь работала на двух работах, чтобы я ни в чем не нуждалась. Это ее деньги. Ее труд, ее жертвы, ее любовь. Я возьму их в память о ней.

Дмитрий кивнул, не в силах говорить. Алиса вдруг встала, обошла стол и обняла отца. Просто обняла — молча, крепко. Он замер на секунду, а потом обнял ее в ответ, уткнувшись лицом в ее волосы.

— Прости меня, доченька, — прошептал он. — За все. За маму, за Настю, за все годы лжи.

— Я знаю, папа. Я знаю.

Татьяна смотрела на них и чувствовала, как что-то отпускает в груди. Не прощение — до прощения было еще далеко. Но что-то похожее на принятие. Дмитрий был плохим мужем. Плохим человеком во многих отношениях. Но он был отцом ее дочери. И сейчас, в этот момент, он пытался быть лучше. Может, слишком поздно. Но пытался.

Настя тоже смотрела на них — без зависти, без горечи. Просто смотрела. Потом перевела взгляд на Татьяну.

— Спасибо, что пришли.

— Ты просила.

— Да. Потому что вы — часть этой истории. Мы все — часть этой истории. И если мы хотим двигаться дальше, нам нужно пройти через это вместе.

Татьяна улыбнулась. Мудрая девочка. Мудрее, чем все они, вместе взятые.

---

Новый год встретили вчетвером: Татьяна, Зинаида Павловна, Алиса и Настя. Маленькая квартира в хрущевке, скромный стол, телевизор с новогодним концертом. Никакого шика, никакой роскоши. Но было тепло, было уютно, было правильно.

Алиса подняла бокал с шампанским.

— За новую жизнь. За то, чтобы следующий год был лучше предыдущего.

— За семью, — добавила Зинаида Павловна. — За настоящую семью, которая не по крови, а по сердцу.

— За маму, — тихо сказала Настя. — Которая смотрит на нас сверху и, надеюсь, радуется.

Они чокнулись. За окном взрывались фейерверки, город встречал Новый год. Татьяна смотрела на лица вокруг: на дочь, на мать, на девушку, которая еще два месяца назад была чужой, и думала о том, как странно устроена жизнь. Год назад она была женой успешного бизнесмена, жила в большом доме, имела все, о чем можно мечтать, — и была несчастна. Сейчас у нее не было ничего: ни дома, ни денег, ни мужа. Только маленькая комната в материнской квартире, зарплата учительницы и люди, которые ее любили. И впервые за много лет она чувствовала себя на своем месте.

— Мам, ты чего молчишь? — спросила Алиса. — Твоя очередь произносить тост.

Татьяна подняла бокал.

— За правду. За то, чтобы больше никогда не жить во лжи. Ни в чужой, ни в своей.

Они выпили. Куранты пробили полночь. Новый год начался.

Эпилог

Весна пришла рано: в марте уже таял снег, и воробьи орали под окнами так, будто наступил май. Татьяна шла по улице, возвращаясь с работы, и думала о том, как много изменилось за эти четыре месяца.

Она по-прежнему жила у матери, но уже откладывала деньги на свое жилье. Небольшую квартиру, однокомнатную, где-нибудь в этом же районе, чтобы быть рядом с Зинаидой Павловной, которой уже тяжело справляться одной.

Алиса заканчивала второй курс и всерьез подумывала о переводе в медицинский, на который Настя вдохновила. Сестры виделись каждую неделю, созванивались каждый день, как будто наверстывали двадцать лет, которые у них украли.

Настя осталась в своей квартире — той самой, которую когда-то купила Нина Сергеевна. Деньги от Дмитрия положила на счет. Сказала: «На черный день, или на свадьбу, или на образование детей, которых когда-нибудь рожу». Она не простила отца, но позволила ему присутствовать в своей жизни. Они виделись раз в месяц, разговаривали осторожно, на ощупь, как двое незнакомцев, которые пытаются найти общий язык.

Дмитрий продал дом, переехал в квартиру, стал жить один. Говорят, бросил пить, начал ходить в церковь. Татьяна не знала, правда это или слухи. Ей было все равно.

Она повернула за угол и увидела знакомую фигуру у подъезда. Мужчина лет пятидесяти, седой, интеллигентный, в очках и с книгой под мышкой. Сосед из квартиры напротив, Андрей Петрович. Преподаватель истории, вдовец, тихий и немного застенчивый.

— Добрый вечер, Татьяна Григорьевна.

— Добрый вечер.

— Я тут… — Он замялся, поправил очки. — Я хотел спросить: вы не хотели бы как-нибудь выпить кофе? Со мной? Есть одно хорошее кафе, недалеко отсюда.

Татьяна посмотрела на него. Смущенный, неуклюжий, совсем не похожий на Дмитрия. Может, именно поэтому она улыбнулась?

— Почему бы и нет?

Он просиял.

— Правда? Тогда… завтра? После работы?

— Завтра. После работы.

Она вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице. На пятом этаже ее ждала мать, ужин и вечерний чай с мятой. А еще — завтрашний день. И кофе с человеком, который смотрел на нее так, будто видел в ней что-то хорошее. Может, и правда видел.

Жизнь продолжалась. Не та, что была раньше — другая. Новая. Настоящая. И это было хорошо.