Момент истины на рассвете: возвращение после ночи вне дома обернулось для мужа потрясением

— Отец… — Григорий. Татьяна вспомнила его руки — большие, грубые, с въевшейся под ногти землей. Он работал на заводе слесарем, а в свободное время возился на даче. Пил, да. Гулял — было дело. Но Татьяна помнила и другое: как он учил ее кататься на велосипеде, как читал ей сказки на ночь, как плакал на ее свадьбе, отводя глаза, чтобы никто не видел. Люди не бывают только плохими или только хорошими. Это она поняла слишком поздно.

— Мама, я хочу извиниться за те слова на похоронах. Я не имела права.

Зинаида Павловна подняла руку, останавливая ее.

— Имела. Ты сказала правду. Просто я тогда не была готова ее услышать.

— Но это были твои похороны. Твое горе.

— Горе? — Старушка горько усмехнулась. — Знаешь, Танюша, я тебе кое-что скажу. Только ты не обижайся на меня, старую. Когда Гриша умер, я плакала, да. Но не от горя. От облегчения. Пятьдесят три года я прожила с человеком, которого боялась. Любила и боялась одновременно. И когда он ушел, я впервые за полвека вздохнула свободно. Это страшно признавать, но это правда.

Алиса перестала есть, смотрела на бабушку во все глаза.

— Бабуль, но ты же говорила на похоронах…

— Говорила, что положено. Что люди хотят слышать. Что мертвых не ругают. А Таня… Таня увидела то, что я прятала даже от себя. И мне стало стыдно. Не за Гришу — за себя. За то, что всю жизнь врала. Себе, дочери, всем.

Она встала, подошла к окну. За стеклом темнело — ноябрьский вечер наступал рано и беспощадно.

— Я злилась на тебя семь лет, Танюша. А потом поняла: я злилась не на тебя. На себя. На свою трусость. На то, что ты оказалась смелее меня. Я не смелая, мама. Я двадцать три года терпела то же самое.

— Но ты ушла. А я нет. В этом разница.

Татьяна встала, подошла к матери, обняла ее сзади. Маленькая, хрупкая… когда она успела так постареть? В памяти Татьяны мать всегда была сильной, несгибаемой, той, что решает все проблемы и знает ответы на все вопросы. А сейчас перед ней стояла уставшая старая женщина, которая тоже всю жизнь притворялась.

— Мама, можно мы с Алисой поживем у тебя? Недолго, пока я не найду жилье.

Зинаида Павловна повернулась, взяла лицо дочери в ладони — морщинистые, теплые.

— Живи сколько хочешь. Хоть всю жизнь. Комната Гриши пустует, я там все оставила как было. Можешь переделать под себя.

— Комната дедушки… — подала голос Алиса. — Там же его вещи, фотографии.

— Вещи раздам, фотографии в альбом. Хватит жить прошлым. Пора начинать жить настоящим.

Телефон Татьяны, лежавший на столе, вдруг ожил. Экран высветил: «Дима». Все трое посмотрели на него.

— Не бери, — сказала Зинаида Павловна.

— Может, что-то с его матерью?

Татьяна взяла трубку.

— Да, Таня. — Голос Дмитрия был хриплым, чужим. — Мама умерла. Час назад. Не приходя в сознание.

Татьяна опустилась на стул. Что бы она ни чувствовала к свекрови, смерть — это смерть. Конец. Точка, которую нельзя отменить.

— Мне жаль, Дима.

— Приедешь на похороны?

Она помолчала. Посмотрела на мать, на дочь.

— Не знаю. Я… мне надо подумать.

— Таня… Она была бабушкой Алисы. Что бы там между нами ни было.

— Я позвоню завтра. Сейчас не могу разговаривать.

Она отключилась, положила телефон на стол экраном вниз.

— Что случилось? — спросила Алиса.

— Бабушка Нина умерла.

Алиса побледнела. Да, они не были близки, Нина Сергеевна внучку не баловала, держала дистанцию. Но все равно — бабушка. Родная кровь.

— Я должна поехать к папе, — сказала она, вставая.

— Алис, уже поздно. Поедешь завтра утром?

— Мам, он там один. Совсем один. Его мать только что умерла.

Татьяна хотела возразить, но поймала взгляд своей матери. Зинаида Павловна едва заметно кивнула.

— Хорошо. Поезжай. Только будь осторожна…