Момент истины на рассвете: возвращение после ночи вне дома обернулось для мужа потрясением
Они сидели в тишине, и старые часы в гостиной отбивали часы: один, другой, третий… За окном ночь вступала в свои права, укрывая город темнотой и холодом. Где-то там, за сорок километров, ее мать спала в комнате покойного деда, и бабушка Зина мыла посуду, и жизнь продолжалась, несмотря ни на что. А здесь, в этом большом пустом доме, отец и дочь сидели рядом, не зная, что сказать друг другу. Потому что слова иногда не нужны. Иногда достаточно просто быть рядом.
Похороны Нины Сергеевны состоялись через три дня. Ноябрь расщедрился на первый снег — мокрый, тяжелый, он падал на черные зонты и тут же таял, превращаясь в грязную кашу под ногами. Народу собралось немного: несколько соседок, бывшие коллеги с завода, где Нина Сергеевна проработала 30 лет в отделе кадров, дальний родственник из другого города (троюродный брат покойной), которого Дмитрий видел в последний раз на похоронах отца 15 лет назад. И Татьяна.
Она пришла вопреки всему, вопреки собственным словам о том, что не хочет притворяться. Пришла в черном пальто, с черным зонтом, встала в стороне от остальных. Дмитрий увидел ее и замер — не ожидал, не верил, что придет. Их глаза встретились. Татьяна едва заметно кивнула — ни приветствия, ни примирения. Просто знак: «Я здесь, я пришла, потому что так правильно».
Священник читал молитву, голос его тонул в шуме ветра. Алиса стояла между родителями — буквально посередине, как живой мост между двумя берегами, которые больше никогда не соединятся. Когда гроб опустили в землю, Дмитрий бросил первую горсть земли. Рука дрожала. Он смотрел на темное дерево, на латунные ручки, на табличку с именем и датами и не мог поверить, что там, внутри, его мать. Женщина, которая дала ему жизнь, которая верила в него, когда никто не верил, которая до последнего надеялась, что он изменится. Он не изменился. И вот стоит у ее могилы, понимая, что уже никогда не сможет попросить прощения.
После кладбища поехали на поминки в ресторан, который забронировала Алиса. Татьяна поехала тоже, хотя явно чувствовала себя не в своей тарелке. Сидела с краю стола, почти не ела. Отвечала односложно, когда к ней обращались. Соседки шептались, Дмитрий видел, как они переглядываются, как косятся на него и жену. Наверняка уже знают. В маленьком мире, где все друг друга знают, секреты долго не живут.
Когда гости начали расходиться, Дмитрий подошел к Татьяне.
— Спасибо, что пришла.
— Она была бабушкой Алисы. Я пришла ради нее.
— Понимаю. Таня, нам надо поговорить.
— Не сейчас.
— Тогда когда?
Она посмотрела на него устало, отстраненно, как на чужого человека.
— Не знаю. Может, никогда. Может, через неделю. Я сама позвоню.
— Ты живешь у матери?
— Да.
— Пока. Вещи твои… Они в доме. Я ничего не трогал.
— Я заберу. Потом…
Она встала, надела пальто. Дмитрий смотрел, как она идет к выходу — прямая спина, гордо поднятая голова. Та же Татьяна, что и 23 года назад, когда он впервые увидел ее на студенческой вечеринке. И совсем другая.
— Мам, подожди! — Алиса догнала ее у дверей. — Я с тобой поеду.
Татьяна покачала головой.
— Останься с отцом. Ему сейчас хуже, чем мне.
— Но…
— Алиса. Я в порядке. Правда. Бабушка Зина со мной. У нас все хорошо. А отец один. Побудь с ним сегодня.
Алиса обняла мать — крепко, отчаянно.
— Я люблю вас обоих. Ты знаешь?
— Знаю, девочка. Я тоже тебя люблю.
Татьяна ушла. Алиса вернулась к столу, села рядом с отцом. Он смотрел в пустую рюмку, крутил ее в пальцах.
— Она меня ненавидит, — сказал он.
— Нет. Она просто устала.
— Это одно и то же.
— Нет, папа. Ненависть — это когда ей не все равно. А усталость — когда уже все равно. Она не ненавидит тебя. Ей просто больше нет до тебя дела.
Жестокие слова. Но правдивые. Дмитрий знал, что дочь права, и от этого было еще больнее.
Прошла неделя. Татьяна вышла на работу в школу, где преподавала двадцать лет. Коллеги смотрели с любопытством, но вопросов не задавали. Только завуч, Ирина Михайловна, женщина шестидесяти лет с добрыми глазами и острым языком, отвела ее в сторону на перемене…
