Неожиданная встреча: кого женщина обнаружила в доме матери после долгого отсутствия

Я открыла дверь и шагнула в полутьму. В доме было тепло. Тихо тикали старые часы.

На стене висело зеркало, то самое, в котором я когда-то примеряла мамино платье. В отражении я не узнала себя. Серое лицо, впалые щеки, взгляд человека, пережившего не одну смерть.

Я села на табурет, чтобы не упасть. Воздух в груди дрожал, как вода. Все вокруг было живым, а я – нет.

Я не знаю, сколько просидело так. Наверное, минуту, может, час. За окном гудел ветер, хлопала калитка.

Я думала, что дом должен был умереть вместе с мамой, а он выжил. Выжил вопреки. Может быть, и мне еще позволено немного пожить.

Я не верила в случайности, но судьба будто подстроила все так, чтобы я столкнулась именно с ним, с человеком, которого когда-то ненавидела и которого теперь боюсь больше всего. Я чувствовала, как во мне просыпается старая боль, но вместе с ней – слабое, почти детское желание остаться. Не ради прощения, не ради примирения.

Просто потому, что сил идти дальше нет. Я приехала сюда умирать. Но кажется, кто-то уже ожил на моем месте.

А вы бы смогли простить человека, который разрушил вашу жизнь? Напишите в комментариях, интересно узнать ваше мнение. А мы продолжаем. Я осталась на ночь.

Не потому что хотела, просто не смогла уйти. Дом держал меня, как держит за руку в темноте, не крепко, но так, что шагнуть уже нельзя. Алексей сказал, что печь давно не топили и достал из угла охапку дров.

Я стояла у стены, будто гостья в собственном доме и не знала, что делать с руками. Пахло дымом, сыростью и хлебом. Этот запах всегда возвращал меня в детство, туда, где еще можно было верить, что жизнь справедлива.

Когда печь загудела, я почувствовала, как воздух стал мягче. Пламя било о стенке и его отражение плясало на старых шторах. В углу стояла мамина прялка, на которой она когда-то учила меня мотать нить.

Я тогда смеялась, что нить рвется у меня чаще, чем у нее. А мама всегда отвечала, это не нить рвется, это руки спешат. Я легла на старую кровать в соседней комнате.

Простыни были свежие, аккуратно выглаженные, пахли чистым мылом. Кто-то заботился о всем, даже о мелочах, которых я не заслужила. Сквозь стену доносился тихий шум, Алексей возился с посудой, переставлял что-то на полке.

Этот звук был странно успокаивающим, как будто рядом кто-то живой, настоящий. Я закрыла глаза, но сон пришел мне сразу. Долгое время я слушала, как потрескивают дрова.

Казалось, дом дышит. Каждая доска, каждый шорох, даже старая люстра над головой, все это будто жило своей памятью. Я чувствовала, что стены помнят нас обеих, и меня, и маму.

Только теперь между нами шесть лет, проведенных в тишине и позоре. Сон подкрался внезапно, как лекарство, которое действует не сразу, а потом накрывает целиком. Я снова стояла в больничном коридоре.

Белый свет бил в глаза, руки дрожали, на халате – пятна йода. Где-то рядом кричали. Я слышала, как врач повторял одно и то же – «Это твоя ошибка, Мельникова».

Слова бились эхом, будто шаги по пустым коридорам. Я пыталась объяснить, что все сделала правильно, что препарат был нужен, что другого шанса не было. Но никто не слушал.

Я смотрела на свои руки, они были в крови. Не чужой, своей. Проснулась внезапно, будто от толчка.

Сердце колотилось так, что я не сразу поняла, где нахожусь. Потолок деревянный, свет от печи переливается по стенам. Я здесь.

В доме. Живая. Только сон не отпускает.

Я долго лежала, глядя на узоры на потолке. Они напоминали следы на снегу, будто кто-то невидимый прошел под доском, оставив отпечатки. Так, наверное, выглядят следы чужих жизней, если долго смотреть.

Когда я вышла в кухню, за окном уже светало. Сквозь занавеску пробивался серый рассвет, и комната выглядела так, будто все тут было всегда. Алексей стоял у печи.

Он двигался неспешно, будто каждое движение было ему знакомо и нужно. Положил щепку, подул в огонь, потом снял чайник. Я смотрела на него, не из любопытства, просто хотелось убедиться, что он настоящий…