Ночной лай: почему вся деревня благодарила собаку, которую раньше обходила стороной

Иван Дмитриевич Беспалов стоял у входа в приют и курил. Докуривал «Беломор» до фильтра — привычка военная. Ветер трепал полы старого ватника, того самого, что носил ещё в горах.

Мужчине было шестьдесят три. Спина прямая, руки крепкие, а глаза… глаза уставшие. Бросил окурок, растоптал, толкнул дверь.

Внутри воняло псиной и хлоркой. Вдоль стен тянулись клетки. Десятка два, не меньше, в каждой собака. Некоторые бросались к решётке, лаяли, скулили, пытались дотянуться мордами. Другие лежали безразлично. Третьи прятались в углах.

— Добрый день, вам кого показать? — Женщина в синем халате вытирала руки тряпкой. Лет сорок пять, лицо усталое, руки красные от работы. За её спиной в клетках продолжали лаять собаки.

Иван Дмитриевич молчал, смотрел на клетки. Медленно шёл вдоль них. Женщина шла следом, ждала.

— У нас есть добрые, — заговорила она. — Вот это, например, лайка, спокойная, ласковая. Или вот этот, рыжий, молодой ещё, весёлый.

Иван Дмитриевич не слушал, шёл дальше. Остановился возле клетки, где сидел крупный чёрный кобель. Пёс подскочил к решётке, залаял. Ветеран посмотрел на него, качнул головой, пошёл дальше. Ещё одна клетка. Там дворняга с рыжими пятнами. Скулила, тянулась. Иван Дмитриевич остановился, присел, протянул руку. Собака лизнула пальцы.

Он погладил её через решётку, встал, пошёл дальше.

— Может, эту? — спросила женщина. — Добрая очень.

— Нет, — буркнул ветеран.

Дошёл до дальнего угла, где свет еле пробивался сквозь грязные окна. Там, в последней клетке, на голом бетоне сидела овчарка. Серая, с потёртой шерстью. Не лаяла, не скулила. Просто сидела, опустив морду. Рёбра торчали под свалявшейся шерстью.

Иван Дмитриевич остановился.

— Покажите того, кого никогда не заберут, — глухо сказал он.

Женщина замолчала. Посмотрела на овчарку в дальней клетке, потом на ветерана.

— Вы про Грея? — тихо спросила она.

Иван Дмитриевич смотрел на пса. Грей сидел неподвижно. Даже не поднял головы.

— Расскажите, — коротко сказал ветеран.

Женщина вздохнула. Подошла к клетке, но близко не подходила.

— Пять лет тут. Троих покусал. Одного волонтёра, двух работников. Хотели усыпить, я не дала. Думала… — Она помолчала. — Думала, может, отойдёт. Может, найдётся кто. Но нет. Он агрессивный. Никого не подпускает. Еду даю на длинной палке. Через решётку толкаю. Воду — так же.

— А откуда взялся?

— Принесли. Сказали, нашли на пустыре полумёртвым. Весь в крови был, избитый. Думали, не выживет. Но выжил. А как очнулся, стал кидаться на всех. С тех пор и сидит тут.

Иван Дмитриевич присел на корточки перед клеткой. Грей не шевелился. Только уши чуть дрогнули. Ветеран не протягивал руку, не звал. Просто сидел и смотрел.

Пёс медленно поднял голову. Глаза пустые. Не злые. Пустые. Как у тех, кто уже ничего не ждёт. Они смотрели друг на друга долго. Потом Грей отвернулся к стене.

— Беру, — сказал Иван Дмитриевич.

— Что? — женщина вздрогнула. — Да вы с ума сошли! Он же…

— Беру, — повторил он.

— Он опасный. Он вас порвёт. У меня бумаги есть, там всё написано. Агрессивен, не поддаётся коррекции…

— Беру, — отрезал он. Посмотрел на неё. В его взгляде было что-то такое, от чего женщина замолчала.

— Вы понимаете, на что идёте? — тихо спросила она. — Я за него не отвечаю. Бумаги подпишете, что предупреждены, что всё на вашей ответственности.

— Подпишу.

Женщина смотрела на него ещё какое-то время. Потом кивнула:

— Пошли оформлять.

Иван Дмитриевич войну прошёл. Две. Первая — в горах, где кровь на снегу быстро замерзала. Вторая была дома, когда жена, не узнав его, забрала сына и уехала. Может, правильно сделала. Поселился на окраине посёлка, в старом доме. Работал сторожем на заводе, ни с кем не говорил лишнего. Люди сторонились — не боялись, просто не знали, как с ним. А он и не искал общения.

Животных всегда любил. В горах щенка нашёл, полузамёрзшего, с разорванным ухом. Выкормил, грел под шинелью. Когда спустились, отдал пастухам. Щенок скулил, пытался бежать следом, но он не взял. Война — не место.

Теперь вот, глядя на Грея, вспомнил того щенка.

Документы оформляли полчаса. Женщина несколько раз переспрашивала, точно ли он понимает. Давала читать, где написано про укусы, про агрессию. Он расписался во всех бумагах, что предупреждён, что ответственность на нём, что претензий не имеет.

— Намордник надевать буду я, — сказала женщина. — Вы не подходите, он может кинуться…