Ошибка сына: он переселил мать в деревню, не зная, кто окажется её соседом

На второй день я решила исследовать чердак. Поднялась по шаткой приставной лестнице, ожидая увидеть только хлам и паутину. Так оно и было. Но в самом дальнем углу, под слоем старых мешков, я нашла небольшой деревянный сундучок. Не запертый. Я сдула с него пыль, которая тут же взметнулась в солнечном луче, пробивавшемся сквозь дыру в крыше, и подняла тяжелую крышку. Внутри, на пожелтевшем от времени ситце, лежали аккуратные стопки писем, перевязанные бечевкой, и толстый альбом в бархатной обложке. Я спустила его вниз, села на крыльцо и открыла. На меня смотрели лица давно ушедших людей. Серьезные мужчины в гимнастерках, женщины в простых платках, круглолицые дети. Свадьбы, проводы в армию, просто фотографии в поле. Целая жизнь, прожитая в этом доме, смотрела на меня с выцветших карточек.

Я не знала этих людей. Но почему-то чувствовалось с ними странное родство. Они тоже жили, трудились, любили, растили детей на этой земле. Я перелистывала страницы и думала о своем собственном альбоме, который остался там, в городе. Толстый синий, с нашими фотографиями с Павлом. Наша свадьба. Рождение Гены. Его первый класс. Институт. Вот мы все вместе на море, Гена еще совсем мальчишка, строит песчаный замок. А вот мы с Пашей, уже вдвоем, в парке. За год до его ухода.

Моя квартира — это не просто стены и метры. Это такой же альбом. Хранилище моей жизни. Каждая чашка, каждая книга на полке, каждая царапина на паркете — это строчка в моей истории. И мысль о том, что сейчас там хозяйничают чужие по духу люди, резанула острее, чем любой упрек. Я поняла, что сражаюсь не за имущество. Я сражаюсь за свое прошлое. За право на собственную память.

Именно с этими мыслями я, как обычно, ближе к вечеру, поднялась на свой холм связи. Я решила позвонить юристу, Сергею Валерьевичу, узнать, есть ли какие-то новости. У меня не было иллюзий, я понимала, что такие дела быстро не делаются. Но мне нужно было услышать, что процесс идет. Он ответил сразу, будто ждал моего звонка. Но голос у него был не такой бодрый, как в прошлый раз. Какой-то напряженный.

— Людмила Петровна, добрый вечер. Хорошо, что вы позвонили. Я как раз собирался вас искать.

— Что-то не так, Сергей Валерьевич? — спросила я, и сердце, до этого бившееся спокойно и ровно, сделало тревожный кульбит.

— Скажем так. Есть некоторые сложности, — он подбирал слова. — Я сделал предварительные запросы, как мы и договаривались. Ваше право собственности на квартиру на проспекте Мира неоспоримо. Вы единственный владелец, все чисто.

— Но так в чем же дело? — нетерпеливо спросила я.

Он помолчал.

— Людмила Петровна, на вашей квартире висит обременение.

Слово было мне незнакомо.

— Что это значит?

— Это значит, что на вашу собственность наложены определенные ограничения. Ее нельзя продать, подарить или совершать с ней какие-либо другие сделки до снятия этого обременения.

— Какое еще обременение? Откуда?

Холод начал возвращаться, но теперь он был другим. Тревожным, колючим. И тут юрист сказал фразу, которая расколола мой мир на «до» и «после». Он произнес ее тихо, почти буднично, но для меня она прозвучала как взрыв.

— Людмила Петровна, ваша квартира находится в залоге у коммерческого банка. На нее оформлен кредитный договор на очень крупную сумму.

Я молчала. Я не могла вдохнуть. Воздух застрял где-то в горле. В залоге? Кредит?

— Как? Когда? — это единственное слово, которое я смогла выдавить.

— Договор был оформлен восемь месяцев назад, — ответил Сергей Валерьевич.

Восемь месяцев. В голове мгновенно вспыхнула картинка. Прошлая зима. Я тяжело болела, воспаление легких. Две недели лежала с высокой температурой. Почти в бреду. Гена был на работе, а Злата… Злата ухаживала за мной. Она была так заботлива. Приносила бульоны, меняла компрессы, бегала в аптеку. И постоянно суетилась с какими-то бумагами.

«Мамочка, тут из налоговой пришли документы, надо подписать, пока сроки не вышли. Не вставайте, я вам сама принесу».

«Мамочка, это просто справка для ЖЭКа, чистая формальность, чиркните вот здесь».

Я помню, как она подсовывала мне листы, держа их на весу. Я почти не видела, что там написано. Буквы плыли перед глазами от слабости и жара. Я доверяла ей. Она же жена моего сына, моя семья. Я подписывала не глядя, лишь бы она от меня отстала, лишь бы снова провалиться в спасительное забытье.

— Сергей Валерьевич, — мой голос дрогнул, но я взяла себя в руки. — Там… там моя подпись.

— Да, Людмила Петровна. По документам вы лично выступали залогодателем. Подпись заверена. Но я уже запросил копии. Есть основания полагать, что…

Мне не нужно было, чтобы он договаривал. Я все поняла. Это не было просто подделкой документов. Это было хуже. Это было предательство в момент моей абсолютной беспомощности. Они не просто обманули меня. Они воспользовались моей болезнью, моей слабостью, моим доверием. Они смотрели, как я борюсь за каждый вздох, и в это же время хладнокровно подсовывали мне на подпись финансовую удавку.

— Какая сумма? — спросила я, и голос мой звучал теперь как скрип металла по стеклу.

Юрист назвал цифру. Она была чудовищной. Сопоставимой со стоимостью самой квартиры. Деньги, которые я не видела бы, даже если бы прожила еще три жизни. Внутри меня что-то оборвалось. Та тонкая ниточка, которая еще связывала меня с прошлой верой в людей, в семью, в сына, — она не просто порвалась, она истлела. Превратилась в пепел.

Я вдруг увидела все в истинном свете. Их план был не просто выселить меня из квартиры. О нет. Он был куда более дьявольским. Они взяли огромные деньги под залог моей жизни. Моего единственного достояния. Потратили их или собирались потратить на свою красивую жизнь, на новую кухню, на платье, на что угодно. А потом, когда пришло бы время платить по счетам, они бы просто позволили банку забрать квартиру. А меня… меня они заранее эвакуировали. Спрятали в этой глуши. Чтобы я не мешала, не путалась под ногами, не узнала ничего, пока не станет слишком поздно.

Этот разваленный дом — это не просто подарок. Это был мой гроб. Место, где я должна была тихо исчезнуть, пока они доедают остатки моей жизни. Вся горечь, вся материнская обида, все сомнения — все исчезло. Их смыло волной ледяной, праведной ярости. Это была уже не злость. Это было чувство, которое испытывает человек, увидевший абсолютное, незамутненное зло. И понявший, что он должен его остановить. Не ради мести. Ради справедливости. Ради памяти моего мужа, который хотел защитить меня. Ради самой себя.

— Сергей Валерьевич, — сказала я в трубку. И мой голос был тверд, как сталь. — Я вас поняла. Делайте все, что необходимо. Поднимайте все документы. Готовьте иски. Мы будем бороться.

— Я уже начал, Людмила Петровна. Я на вашей стороне. Я знаю, что вы готовы. И они об этом очень скоро пожалеют.

Новость о кредите не сломала меня. Она меня закалила. Словно меня окунули в ледяную воду, а потом сунули в огонь. И я не треснула, а превратилась в сталь. Все эти дни я думала, что борюсь за свое прошлое, за память, за справедливость. Теперь я поняла, что борюсь за свое будущее. За право просто жить.

Следующие несколько дней прошли в тумане, но это был не туман отчаяния, а туман предельной концентрации. Я перестала замечать бытовые неудобства. Скрипучая кровать, холодная вода, скудная еда из найденных в погребе старых банок с консервацией — все это отошло на второй, даже на третий план. Мое тело двигалось на автомате, выполняя необходимую работу, а мозг работал четко и бесперебойно, как хорошо смазанный механизм.

Я привела в порядок одну комнату, ту, где стояла печь. Выскребла ее дочиста. Нашла на чердаке старый деревянный стол, отмыла его. Он стал моим штабом. Каждый вечер я поднималась на холм, и теперь это был не просто сеанс связи. Это был военный совет. Я и Сергей Валерьевич. Он стал моими глазами и ушами там, в городе, в той жизни, которая для меня уже умерла.

— Людмила Петровна, мы подали заявление в прокуратуру по факту мошенничества, — докладывал он мне своим спокойным, деловым голосом. — Также я направил официальное уведомление в банк, приложив медицинские справки о вашем состоянии в период подписания договора. Банк обязан начать внутреннее расследование.

— Хорошо, — говорила я. — Что дальше?

— А дальше, Людмила Петровна, мы ждем. Первые снаряды уже полетели к цели. Просто занимайтесь своими делами. Они сами себя проявят.

И я занималась. Я нашла в сарае старую лопату и начала вскапывать небольшой клочок земли перед домом, очищая его от многолетних сорняков. Работа была тяжелой, земля слежалась, корни бурьяна уходили глубоко. Но с каждым вырванным корнем я чувствовала, как освобождаю не только землю, но и свою собственную душу. Я выкорчевывала свое прошлое. Свою слепую любовь, свою жертвенность. Это было больно, но необходимо.

И вот на пятый день после нашего разговора о кредите громыхнуло. Вечером, как обычно, я говорила с Сергеем Валерьевичем. Но в этот раз его голос звучал иначе. В нем была нотка сдержанного триумфа.

— Ну что же, Людмила Петровна, — начал он без предисловий. — Лед тронулся. Сегодня утром курьер доставил по вашему адресу заказное письмо с уведомлением. Для вашего сына и его супруги.

Я представила это. Утро. Они пьют кофе на моей кухне, обсуждают, какого цвета заказать фасады. Звонок в дверь. Курьер. Расписываются в получении, небрежно вскрывают плотный конверт.

— Что в письме? — спросила я…