Ошибка сына: он переселил мать в деревню, не зная, кто окажется её соседом

Так началось наше знакомство. Федор, или дядя Федя, как он попросил себя называть, оказался бывшим председателем здешнего колхоза. Человек старой закалки, немногословный, но мудрый и основательный. Он не расспрашивал меня, как я здесь очутилась. Он просто видел. Видел дорогую машину, которая привезла меня и уехала. Видел, как я одна, без помощи, пытаюсь обжиться в заброшенном доме. И все понял без слов. Он стал мне помогать. То принесет несколько поленьев сухих дров, то поделится молоком от своей козы, то просто зайдет вечером посидеть на крыльце, поговорить о погоде, о видах на урожай. Его молчаливое присутствие было для меня огромной поддержкой. Рядом с ним я не чувствовала себя одинокой. Я чувствовала себя в безопасности.

А потом грянул последний бой. Однажды утром, когда я поливала свои будущие пионы, я услышала гул машин. Не одной, а нескольких. К моей деревне подъезжала целая кавалькада. Три легковые машины остановились у моего дома, и из них начали выходить люди. Я узнала их. Моя двоюродная сестра Вера из соседнего города с мужем. Племянник покойного мужа, Олег, с женой. Еще какие-то дальние родственники, которых я видела только на похоронах и свадьбах. А впереди них, как два полководца, вели свое войско Гена и Злата.

Гена выглядел еще хуже, чем в прошлый раз. Похудевший, с дергающимся веком. А вот Злата, наоборот, преобразилась. Она была в простом темном платье. Без косметики, волосы собраны в скромный пучок. На лице ее была написана вселенская скорбь. Она держала Гену под руку, поддерживая его, как будто он вот-вот упадет. Картина маслом: несчастный сын и его верная, страдающая супруга. Они выстроили родственников полукругом, как на расстрел, и Гена, понукаемый тихим шепотом Златы, начал говорить. Голос его дрожал, но теперь это была не паника. Это хорошо отрепетированный надрыв.

— Дорогие мои, тетя Вера, Олег, спасибо, что приехали, — начал он, обводя всех трагическим взглядом. — Мы позвали вас, потому что у нас в семье случилась беда. Большая беда.

Он сделал паузу, давая словам впитаться. Родственники смотрели на меня с недоумением и сочувствием.

— Наша мама, Людмила Петровна, она… она нездорова, — с надрывом произнес Гена. — После болезни у нее начались… проблемы. С головой. Она стала все забывать, путать. Она вообразила себе какие-то заговоры, какие-то кредиты. Она нас не узнает. Обвиняет в страшных вещах.

Я стояла с лейкой в руках и слушала этот театр абсурда. Я не верила своим ушам. Они решили объявить меня сумасшедшей. Чтобы отобрать все. Чтобы их мошенничество стало просто плодом моего больного воображения.

— Мы хотели ее лечить, — подхватила Злата своим скорбным, ангельским голоском, утирая сухой глаз уголком платка. — Мы искали лучших врачей, клинику, а она сбежала. Нашла где-то заброшенный дом и прячется здесь. Отказалась от помощи. Заблокировала все счета, чтобы мы не могли оплатить лечение. Она опасна для самой себя. Мы боимся, что она что-нибудь с собой сделает.

Тетя Вера, сердобольная женщина, ахнула и прижала руки к груди.

— Людочка, деточка, что же это? Поедем домой, в город. В больницу надо, подлечиться.

Они смотрели на меня как на буйную помешанную. Смесь жалости, страха и какой-то брезгливости. Я видела в их глазах свой приговор. План Гены и Златы был дьявольски прост и эффективен. Кто поверит одинокой пожилой женщине, живущей в развалинах, против молодого, респектабельного сына и его беременной жены, которые так заботятся о ней? Я молчала. Что я могла сказать? Любое мое слово, любой протест они бы тут же объявили симптомом болезни. «Вот, видите? Агрессия. Неадекватная реакция».

И когда мне показалось, что все потеряно, что я проиграла эту последнюю, самую грязную битву, я услышала за спиной спокойный скрип калитки.

— А можно полюбопытствовать, что за собрание?

Все обернулись. На дорожке стоял дядя Федя. Он был в своей обычной рабочей одежде, но держался прямо, как генерал. Взгляд его ясных голубых глаз обвел всю делегацию, остановился на Гене и Злате и, наконец, на мне.

— А вы, простите, кто? — надменно спросила Злата, оглядывая его с ног до головы.

— Я-то? Я сосед, — спокойно ответил он. — Кузнецов Федор Иванович. А вот вы кто такие, милые люди, что приехали к женщине всем кагалом и пугаете ее?

— Мы ее родственники! — запальчиво выкрикнул Гена. — И мы приехали ее спасать. У нее с головой не в порядке.

Дядя Федя медленно подошел и встал рядом со мной. Он не смотрел на меня, но я чувствовала его твердое плечо.

— С головой не в порядке, говоришь? — Он прищурился, глядя на Гену. — Странно. А я вот уже неделю с Людмилой Петровной общаюсь. И вижу перед собой абсолютно здравомыслящего, ясного и очень сильного человека. Человека, которого родной сынок привез в день рождения и выкинул вот в этот сарай как ненужную вещь. Я это своими глазами видел.

Родственники загудели. Тетя Вера посмотрела на Гену с сомнением.

— А еще я вижу человека, — продолжал дядя Федя, и голос его стал тверже, — который в одиночку, без чьей-либо помощи этот сарай в жилой дом превращает. Печь растопила, порядок навела, огород копает. Разве так ведут себя сумасшедшие? По-моему, так ведут себя люди, у которых отняли все, но не смогли отнять главного — воли к жизни.

Он сделал шаг вперед, ближе к делегации.

— А вот вы, молодые люди, — он перевел взгляд на Злату, — вы мне кажетесь странными. Приехали на дорогой машине, одеты с иголочки, а говорите, что мать вам все счета перекрыла. Как же вы сюда добрались, на последнее, что ли? И что-то не похожи вы на убитых горем детей. Больше похожи на рейдеров, которые приехали отжимать последнее у старика. Только вместо паяльников и утюгов у вас слезы и лживые слова…