От кризиса к гармонии: как возвращение главы семьи помогло решить старые проблемы

Странно. Зачем запирать хлам на такой засов? Я прислушался. Сквозь толстые стены едва слышно доносился шорох. Будто мышь скреблась. Или не мышь.

Я вернулся в зону барбекю, взял тяжелую кованую кочергу и направился к сараю.

— Леша, ты что там делаешь? — Марина стояла на крыльце, накинув халат. В ее голосе звучала неподдельная паника.

— Ключ, — потребовал я, не оборачиваясь.

— Нет ключа, я потеряла! Там просто инструменты, Леша, не ходи туда, там крысы! Не ломай!

Я не стал слушать. С размаху ударил кочергой по дужке замка. Замок вздрогнул, но выдержал — сталь была качественной. Из дома донесся сдавленный вскрик Марины. Я перехватил кочергу поудобнее, чувствуя, как внутри закипает ледяная ярость двух лет разлуки и десяти минут страшных догадок. Второй удар я нанес со всей силы. Дужка лопнула с сухим треском, замок слетел в траву. Я рванул дверь на себя.

Запах ударил в нос раньше, чем я что-то увидел. Тяжелый, тошнотворный дух немытого тела, сырости и безысходности. Я включил фонарик на телефоне. Луч выхватил кучу грязного тряпья в дальнем углу. Тряпье зашевелилось.

На полу, на старом прогнившем матрасе, сидела моя мать. Худая, как скелет, в какой-то грязной, рваной кофте. Рядом стояло пластиковое ведро с нечистотами и миска с мутной водой. Она зажмурилась от света, прикрывая лицо руками, покрытыми ссадинами.

— Не бей, Мариночка, я тихо сидела, я ничего не ела, — прошептала она срывающимся, надтреснутым голосом.

Земля ушла из-под ног. Я выронил кочергу.

— Мама… — выдохнул я.

Она опустила руки, вглядываясь в темноту подслеповатыми глазами.

— Леша? Сынок? Это ты или мне снится перед смертью?

Я рухнул перед ней на колени прямо в грязь. Взял ее ледяные руки.

— Это я, мама. Я вернулся.

Я подхватил ее на руки. Она ничего не весила. Легкая, хрупкая, как раненая птица. Вынося ее на воздух, я столкнулся с Мариной. Она стояла белая, как полотно, прижав ладони ко рту.

— Она сумасшедшая! — закричала жена, срываясь на визг. — Она кидалась на меня! Она тратила деньги! Она хотела всем рассказать, что я беру кредиты! Я не знала, куда ее деть!

Я прошел мимо нее, как мимо пустого места. В моих глазах была такая тьма, что она отшатнулась к стене. Я занес мать в дом, положил на роскошный кожаный диван в гостиной, пачкая его грязью. Она дрожала, вцепившись в мою куртку мертвой хваткой.

— Все, мама. Все закончилось. Я дома.

Я набрал скорую. А потом повернулся к Марине. Она пыталась что-то лепетать про долги, про то, что хотела как лучше, что мать выжила из ума.

— Сядь, — тихо сказал я.

Она села на край кресла.

— Дай телефон.

Она протянула айфон последней модели. Я открыл банковское приложение. Кредиты, кредитные карты, пустые счета. Она спустила все. Мои переводы, мамину пенсию, набрала долгов под залог дома, чтобы построить этот фасад красивой жизни. И когда мать попыталась ее остановить, она просто заперла ее, как ненужного свидетеля, скрывая правду от соседей за высоким забором.

Приехала бригада. Врачи работали быстро и профессионально.

— Истощение, обезвоживание, множественные пролежни, — констатировал фельдшер, заполняя карту. Он поднял глаза на меня, потом перевел тяжелый взгляд на сжавшуюся в углу Марину. В его глазах читался немой вопрос: «Полиция?».

Я отрицательно качнул головой.

— Сначала больница.

Я уехал с матерью. Неделю я ночевал в палате, выхаживая ее. Она приходила в себя медленно. Плакала, вздрагивала от громких звуков, прятала хлеб под подушку. Она рассказала, как Марина требовала переписать на нее дом, как кричала, что ей нужны деньги на «уровень», как заперла ее в сарае.

Через неделю я вернулся домой. Марина была там. Она не сбежала — ей было некуда бежать. Счета арестованы, коллекторы уже начинали звонить, а за порогом этого дома ее ждала либо тюрьма, либо долговая яма. Она встретила меня в прихожей — осунувшаяся, без макияжа, в простой домашней одежде…