Последняя капля: история о том, как одна швабра лишила сына поддержки матери

Комната взорвалась криками: «С Новым годом! Ура!»

А я в этой какофонии медленно и плавно встала. Моя спина была идеально прямой. Подбородок чуть приподнят. В руке — нетронутый бокал с игристым вином. Праздник кончился. Начинался мой Новый год.

Когда шум и поздравления стихли, Родион, все еще сияя от выпитого и самодовольства, повернулся ко мне. Он обвел рукой стол, как полководец свое войско:

— А теперь, друзья! Слово нашей главе, нашему матриарху. Мам, твой тост.

Он подмигнул мне, все еще не замечая ничего. Для него я была частью интерьера, частью ритуала. Старая мать, которая сейчас скажет что-то доброе, сентиментальное, и можно будет продолжать веселиться.

Я подняла свой бокал чуть выше. В комнате повисла тишина. Все шестнадцать человек, даже самые захмелевшие, повернулись ко мне. Ждали.

— С Новым годом вас всех, — произнесла я. Мой голос не дрогнул. Он прозвучал ровно, отчетливо и, к моему собственному удивлению, очень твердо. Он легко заполнил всю комнату, и каждый услышал каждое слово. — Я решила начать этот год с некоторых перемен в своей жизни.

Я сделала короткую паузу, давая словам осесть. На лицах появилось вежливое любопытство.

— Мое первое новогоднее решение, — я посмотрела прямо на Родиона, — касается моего финансового здоровья. Родя, те ежемесячные переводы, которые я тебе отправляла, с сегодняшнего дня прекращаются. Я уверена, вы с Мариной справитесь.

Улыбка на лице сына не просто исчезла. Она сломалась. Застыла какой-то уродливой, недоумевающей гримасой. Он моргнул, будто не расслышал. Марина рядом с ним открыла рот, ее лицо вытянулось. Она хотела что-то сказать, но я не дала ей.

Я обвела взглядом всех гостей, которые теперь смотрели на меня с растерянностью и тревогой. Мой взгляд задержался на швабре, одиноко стоящей в углу.

— Мое второе решение, — продолжила я тем же спокойным голосом, — это избавить себя от непосильного бремени. Этот дом и этот участок стали для меня слишком большой обузой. Обслуживать их в одиночку в мои годы тяжело. Поэтому я поговорила с риелтором.

Здесь я солгала. Ни с кем я еще не говорила. Но в моем голосе не было и тени сомнения. Поэтому ложь прозвучала как непреложный факт.

— Есть очень большой интерес со стороны одного застройщика. Они готовы купить эту землю за хорошие деньги. Я приняла решение согласиться на их предложение. Сама я перееду в небольшую квартиру в городе, поближе к поликлинике. А у вас всех, — я снова посмотрела на сына и невестку, — есть ровно две недели, до Старого Нового года, чтобы вывезти отсюда все свои личные вещи, которые вы хотите сохранить.

В комнате воцарилась такая тишина, что, казалось, я слышу, как падает снег за окном. Абсолютная, мертвая, звенящая тишина. Она длилась, может, секунд десять, но в ней утонул весь праздник. А потом эту тишину разорвал визг Марины:

— Что?! Вы не можете! Как продать? А мои пионы? Я их три года сажала! А баня? Родя, скажи ей! — Она вцепилась в рукав моего сына.

Родион, белый как полотно, смотрел на меня совершенно ошалевшими глазами. Он с трудом сглотнул.

— Мам, ты… ты что такое говоришь? Ты в своем уме? А как же твое обещание отцу? Ты же обещала ему, что сохранишь этот дом для семьи? Для меня? Это… это ведь наше родовое гнездо! — В его голосе зазвучали истерические, плачущие нотки.

Гости за столом заерзали, начали перешептываться, неловко отводить глаза. Праздник был убит. На его руинах начинался скандал.

И вот тут, глядя на его искаженное паникой лицо, на Маринины глаза, полные ужаса не от потери «родового гнезда», а от потери бесплатных пионов и сауны, я почувствовала удовлетворение. Холодное, чистое, как глоток ледяной воды в жару…