Последняя капля: история о том, как одна швабра лишила сына поддержки матери

Я спокойно, не торопясь, поднесла к губам бокал с шампанским и сделала маленький глоток. Пузырьки приятно зашипели на языке. Я опустила бокал и посмотрела на сына.

— Ты был совершенно прав сегодня, Родя. Очень важно знать свое место.

Я снова сделала паузу, давая ему осознать мои слова.

— Этот дом – моя собственность. Эта земля – моя земля. И деньги на моем счету – мои деньги. Так вот, мое место больше не здесь, к вашим услугам. Мое место – там, где я решу сама. Обсуждение этого вопроса закончено.

Я поставила бокал на стол и, не глядя больше ни на кого, развернулась и медленно пошла к себе в комнату на первом этаже. За спиной я слышала испуганный шепот гостей, визг Марины: «Да она с ума сошла!», растерянное бормотание Родиона.

Я закрыла за собой дверь. В моей маленькой комнате было тихо и прохладно. Я села на кровать и только сейчас почувствовала, как дрожат мои руки. Не от страха. От освобождения. Я сделала это. Я сказала это. Камень, который я носила в груди столько лет, дал трещину, и сквозь нее тонкой струйкой начала просачиваться свобода. Праздник для них был кончен. А для меня… для меня он только начинался.

Я не знаю, сколько я просидела в тишине своей комнаты. За дверью бушевала буря. Сначала были крики, затем уговоры. Родион стучал в мою дверь, его голос сменился с возмущенного на умоляющий:

— Мам, ну открой! Давай поговорим. Ты же не всерьез. Мам, ну что ты делаешь?

Я не отвечала. Я просто сидела на кровати и слушала, как рушится их привычный мир.

Гости разъехались быстро, почти по-английски. Никто не хотел оставаться свидетелем семейной драмы. Праздник, который так шумно начинался, закончился позорным бегством. Вскоре я услышала, как они начали собирать вещи. Не те, что на две недели, а все. Звуки были злыми, торопливыми. Хлопали дверцы шкафов, что-то с грохотом падало. Я слышала обрывки их перепалки. Марина шипела на Родиона:

— Это ты виноват! Со своей идиотской шваброй. Дошутился? Теперь будем жить на одну твою зарплату.

А он огрызался в ответ:

— А ты? Кто идею подал? Сама же говорила, что ее надо «на место поставить».

Их спор не вызывал во мне ничего, кроме брезгливой усталости. Я сидела в своей тихой комнате и слушала, как они пакуют свою суету, свою жадность, свое неуважение.

Через пару часов дом затих. Хлопнула входная дверь. Заскрипел под колесами снег. Они уехали.

Я вышла из своей комнаты. В большом зале царил хаос. Недоеденная еда на столе, грязные тарелки, брошенные салфетки. На полу валялась мишура. И в углу, как памятник их глупости, стояла та самая синяя швабра. Я посмотрела на нее. И впервые за вечер на моих губах появилась настоящая, живая улыбка.

Я не стала ничего убирать. Я просто прошла на кухню, заварила себе крепкого чая с чабрецом и села у окна. За окном светало. Начинался первый день Нового года. Моего Нового года.

Следующие дни были наполнены тишиной. Той самой, моей, будничной. Но теперь она была другой. Она была не просто отсутствием шума. Она была наполнена смыслом. Это была тишина свободы. Я знала, что их жизнь без моих сорока тысяч и без бесплатной дачи трещит по швам. Мне было все равно. Я отрезала эту опухоль. Больно, без анестезии, но я ее отрезала.

Через несколько дней под вечер во дворе снова послышался шум машины. Я напряглась на секунду, но это был не рев их иномарки. Это было тихое урчание стареньких «Жигулей». На крыльцо поднялась Сонечка. Одна. С небольшим рюкзаком за плечами.

— Бабушка, — сказала она, входя в дом, — я могу у тебя пожить немного?

Она обняла меня, крепко-крепко, и я почувствовала, как оттаивает последний ледок в моей душе. Мы сидели на кухне, пили чай. Она рассказала, что дома — ад. Родители ругаются без остановки, винят друг друга. Им пришлось выставить на продажу машину, чтобы закрыть срочные долги. Летний отпуск на море отменился. Они в панике.

— Он все время твердит, что это его наследство, — сказала Соня, глядя в чашку. — Что ты лишила его наследства. Но он не прав. Это никогда не было его. Это всегда была твоя жизнь.

Я взяла ее руку в свою.

— Нет, Соня моя, — ответила я тихо. — Это я ее возвращаю. Себе…