Рано радовался: почему гости замерли после «сюрприза», который муж устроил жене

— Вот документы, — перебила ее Дарья, листая файлы в телефоне. — Видеозаписи из нашей спальни — да, той самой камеры, которую вы установили под видом системы безопасности. Результаты анализа чая, который мне заботливо заваривала домработница. Феназепам, если кому интересно. И анализы крови за последние полгода. С подписью и печатью главного токсиколога «Склифа».

По залу прошел шепоток. Женщины переглянулись, кто-то кивнул, кто-то прошептал что-то соседке. Дарья повернулась к Миронову.

— Павел Сергеевич, я готова предложить вам сделку. Иммунитет в обмен на правду. Расскажите все: кто платил, за что, как долго. И главное — что именно вы делали с Алексеем все эти годы?

Тишина. Миронов стоял, как загнанный зверь. Взгляд метался от Дарьи к Ирине Валерьевне и обратно.

— Есть выбор, — продолжала Дарья, обращаясь уже ко всем. — Сотрудничество со следствием или повестка на допрос в качестве подозреваемого. Решайте быстро.

Люди зашевелились. Достали телефоны. Кто-то начал тихо говорить, прикрыв трубку ладонью. Кто-то печатал сообщение. Клан Егоровых трещал по швам, по старым связям, по новым договоренностям, по чатам в WhatsApp.

Алексей поднял голову. Посмотрел на жену. В глазах что-то живое, настоящее. Впервые за долгие месяцы.

— Сколько ты знала? — спросил он тихо.

— Три года, — ответила Дарья. — С того дня, как ты начал записывать мои телефонные разговоры, не зная, что я уже записываю твои.

Он сглотнул.

— Я не хотел. Я не хотел сделать тебе больно.

— Я знаю, — голос Дарьи смягчился. — Ты не был единственной жертвой в этой истории, потому я и осталась. Чтобы однажды ты это понял.

— Сын! — почти выкрикнула Ирина Валерьевна. — Это бред! Скажи им!

Алексей обернулся к матери. На лице гримаса боли.

— Помнишь тот пансионат? — заговорил он сбивчиво. — Мне было тринадцать. Ты сказала — это для моего блага. Помнишь?

Ирина Валерьевна молчала.

— Миронов! Он заставлял молчать. Говорил, что я больной, что мои чувства неправильные, что нужно их исправить…

Голос срывался. Алексей дрожал всем телом.

— А потом были таблетки. И сеансы. И я начал забывать, кто я. Становился тем, кем ты хотела меня видеть. — Он посмотрел на мать. В глазах ужас ребенка, страх тридцатипятилетнего мужчины. — Ты сделала это со мной!

И замер. Не договорил. Не смог. В тишине раздался механический звук. Лифт. Двери разъехались. В зал вошли двое мужчин в темных костюмах. Не официанты. Не гости. Дарья узнала их сразу. Романов — высокий, с военной выправкой, седина на висках. Три года назад он был простым оперативником, скептически слушавшим ее первые показания. Теперь подполковник, человек, поверивший в схемы и цифры. Второй — моложе, с внимательными глазами следователя. Оба в строгих костюмах, при исполнении.

Романов подошел к Ирине Валерьевне, протянул документ.

— У нас есть ордер на изъятие всех цифровых носителей и финансовых документов, находящихся в вашем распоряжении.

Рука Ирины дрогнула, когда она брала бумагу. Лист шелестел. Тонкий, обычный лист А4, но для нее он весил как надгробная плита. Глаза бегали по строкам, цеплялись за слова, искали лазейку, спасительную формулировку. Не находили.

Она обернулась к Артему. Племянник уже отступал к выходу, его адвокат, молодой человек в очках, закрывал кожаный кейс. Крысы бегут с корабля.

— Вы знаете, кто я? — голос Ирины сорвался. Это была уже не угроза — мольба.

Романов кивнул.

— Знаем. Именно поэтому мы здесь.

Зал превратился в муравейник. Шелест шелковых платьев, звон упавшего бокала, приглушенные голоса. Паника, облаченная в дорогие наряды. Официанты застыли с подносами в руках. Что делать? Продолжать обслуживать? Уходить?

Кто-то выронил салфетку, она медленно планировала на паркет. Судья Пашин прижал телефон к уху, бормотал:

— Вызывай машину! Да, сейчас же! Неважно, где ты! Срочно!

Жена сенатора Писарева, худощавая блондинка в изумрудах, взяла мужа под руку, потянула к выходу. Сумочка Hermès прижата к груди, как щит.

Телефоны взрывались уведомлениями. «Империя Егоровых под следствием». «Семейный благотворительный фонд — прикрытие для миллиардных махинаций». «Психологические манипуляции в элитных кругах столицы — шокирующие подробности».

Ирина Валерьевна выпрямилась. Последняя попытка сохранить лицо.

— Это ужасное недоразумение. Семейная ссора, не более. Дарья всегда была склонна к преувеличениям. У нас есть друзья, которые подтвердят…

Полковник Дегтярев, начальник управления МВД, частый гость в доме Егоровых, отступил на шаг. Лицо каменное.

— Все вопросы через адвоката. Я больше не «ваш человек», Ирина Валерьевна.

Началось. Лавина отречений. PR-менеджер холдинга, энергичная брюнетка в строгом костюме, уже строчила в телефоне: «Пресс-релиз о прекращении контракта готовлю. Дистанцируемся полностью». Старые партнеры удаляли номера из телефонных книг. Прямо здесь, не стесняясь. Редактор «Коммерсанта» звонил в редакцию: «Снимайте материал о «Королеве благотворительности». Да, весь».

Алексей сидел неподвижно. Смотрел перед собой, но взгляд был обращен внутрь. В памяти всплывали обрывки. Лето в Карпатах. Ему тринадцать. Деревянный домик у озера, запах сосен. Мама сказала — это для его же блага. Оздоровительный лагерь. Особенный. Первый сеанс с Мироновым. Мягкий голос: «Расскажи, что ты чувствуешь». А потом холод. Ледяные руки на висках. «Молчать — значит быть сильным». Повтори. Головные боли. Острые, как иглы. Наказание за несогласие, за попытку сопротивляться. Таблетки. Маленькие, белые. «Витамины для мозга», — говорила мама. Пустота. Благословенная пустота вместо чувств.

Дарья подошла медленно. Остановилась в шаге от него. Не была уверена. Кто перед ней? Муж? Или все еще марионетка? В ней боролись противоречивые чувства. Он ударил ее, но он сам был избит. Только иначе. Годами. Методично. Он был жесток, но разве может быть добра сломанная машина?

Она села рядом. Тихо сказала:

— Программа ломается. Ты больше не обязан быть их механизмом.

Алексей медленно повернул голову. Взгляд ясный. Впервые за долгие месяцы — живой, настоящий.

— Я причинил тебе боль, — прошептал он.

Алексей смотрел на Дарью с ужасом. Поднял руку медленно, неуверенно. Протянул к ее лицу, к разбитой губе. Замер, не решаясь коснуться.

— Я бы никогда… — голос сорвался. — Но я сделал. Я это сделал…