Рано радовался: почему гости замерли после «сюрприза», который муж устроил жене

Прокурор поднялся, начал зачитывать обвинительное заключение. Голос сухой, деловой.

— На основании представленных доказательств, включая документы, переданные свидетельницей Егоровой-Михайловой, показания доктора Миронова, результаты финансовой экспертизы, заключения специалистов-нейропсихологов…

Список был длинным. Схемы отмывания, уклонение от налогов, злоупотребление доверием. И, впервые в российской судебной практике, — систематическое психологическое воздействие с целью подавления воли.

У Ирины Валерьевны больше не было армии адвокатов. Артем дал показания против нее в обмен на смягчение собственного приговора. Юристы холдинга сбежали: кто за границу, кто в другие конторы. Рядом с ней сидела только государственный защитник, молодая девушка с потертым рюкзаком вместо кожаного портфеля.

После перерыва к Дарье подошла Мария Чинаева, судебный аудитор из Центрального бюро финансовых расследований. Невысокая женщина в строгом костюме, с папкой документов под мышкой.

— Мы отследили более 38 миллиардов, — сказала она негромко, — выведенных за рубеж и возвращенных через подставные схемы. И знаете что? Вы были еще слишком осторожны в своих расчетах.

Дарья кивнула. Цифры ее уже не волновали.

— Есть кое-что интересное, — продолжила Мария. — В старом уставе Траста, который создавал еще дед вашего мужа в девяностые, нашелся любопытный пункт. О перераспределении активов в пользу пострадавших в случае установления факта системного злоупотребления доверием.

— Дед был мудрым человеком, — тихо сказала Дарья. — Алексей рассказывал: старик не доверял никому, даже собственному сыну.

— Так вот, этот пункт позволяет направить средства не в казну, а в компенсационные фонды. Для всех, кто пострадал от действий семьи Егоровых.

Дарья впервые за день улыбнулась. Правосудие — это не только возмездие. Это восстановление.

В коридорах суда Дарья встречалась с людьми, чьи имена годами вычеркивались из истории холдинга. Бывшие сотрудники благотворительного фонда, уволенные за нелояльность. Партнеры, потерявшие бизнес из-за рейдерских захватов. Родственники, исключенные из завещаний.

Особенно запомнилась Инна Егорова, двоюродная сестра Алексея. Худощавая женщина лет тридцати с решительным взглядом.

— В 19 лет я отказалась участвовать в семейных схемах, — рассказывала она. — Ирина Валерьевна лично приехала ко мне. Сказала: «Или ты с нами, или против нас». Я выбрала «против». И что было дальше? Меня выселили из квартиры. Оказалось, она записана на подставную фирму. Исключили из МГУ — декан получил звонок. Даже работу найти не могла. Везде им звонили мои бывшие родственники.

— Но вы выжили.

— Выжила. Уехала в Днепр, начала с нуля. Теперь у меня своя юридическая практика. И я помогаю следствию, восстанавливаю всю внутреннюю иерархию семьи, методы давления, цепочки зависимости.

На втором заседании выступал Миронов, постаревший, осунувшийся. Говорил монотонно, как робот. Иронично, учитывая его специализацию. Рассказывал о методиках ментального кодирования. О директивах, полученных от Ирины Валерьевны. О конкретных триггерах: определенные прикосновения, фразы, даже запахи, которые активировали нужное поведение.

— Алексей Егоров был одним из первых, — говорил он. — Эксперимент начался, когда ему было тринадцать. К восемнадцати годам мы добились полного контроля над эмоциональными реакциями.

Алексея в зале не было. Он проходил реабилитацию в специализированном отделении института психиатрии. Его правовой статус оставался неопределенным — он был одновременно исполнителем и жертвой.

Дарья навещала его раз в неделю. Он изменился. Похудел, постарел, стал тише. Больше не было того лоска, той уверенности успешного наследника.

— Я не знаю, кто я, — говорил он на последней встрече. — Даже мой любимый цвет, синий… Оказывается, это был их выбор, потому что «синий внушает доверие деловым партнерам»…