Сюрприз от жены: что приготовила супруга для мужа, который внезапно «вспомнил» о ней после получения наследства

Я взглянула на свое отражение в зеркале и от души рассмеялась. Вот и всё, подошла к концу моя семейная жизнь. Закончилась она как-то театрально, будто в плохом любительском спектакле. Было в этом финале что-то одновременно смешное и бесконечно грустное, как это часто случается в пьесах, особенно в тех, что не блещут талантом драматурга. И я, Ирина, в этом финале сыграла, безусловно, главную роль.

Правда, зрителей в зале не наблюдалось. Никто не крикнул «браво», не поднес роскошных букетов и не написал восторженной рецензии на мою игру в утренней газете. Что ж, выходит, я сама была себе и режиссером, и строгим критиком, и единственным зрителем. И я честно отыграла всё от первого до последнего акта. И пусть моя семейная жизнь оказалась довольно скверной пьесой, зато я сама вышла из нее весьма неплохой актрисой. Хотя, погодите, что это я говорю? Один зритель у меня всё-таки был….

Умный, внимательный, вечно настороженный, но так и не разгадавший моего подвоха. Значит, я не просто неплохая, а действительно отличная актриса.

— Что ж, Антон, прощай, — громко сказала я в пустоту комнаты. — Согласись, я устроила нам очень необычное расставание.

Я снова улыбнулась своим мыслям, откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, полностью погрузившись в воспоминания. Наше знакомство тоже было странным, совершенно случайным и началось в обстановке, очень далекой от романтики и взаимной симпатии. Скорее, всё было с точностью до наоборот.

Я возвращалась домой из поездки в Киев. Мне было уже за двадцать, когда я приняла, как мне казалось, судьбоносное решение попробовать поступить в один из столичных театральных или кинематографических вузов имени Карпенко-Карого.

— Приезжай, Ирочка, конечно, даже не сомневайся, — уговаривала меня по телефону тетя Анна, которая всю жизнь жила в Киеве. — Я буду тебе несказанно рада. Живи у меня сколько потребуется, хоть вечность.

Тетя Анна была родной сестрой моей мамы. Анна и Ольга были не просто сестрами, а близнецами. Говорят, у таких людей особая связь, гораздо более крепкая и мистическая, чем у обычных братьев и сестер. Слушая их бесконечные разговоры и глядя, как они смотрят друг на друга, я склонна была в это верить. Позже, когда мамы не стало, я, разбирая документы, наткнулась на целую пачку писем от сестры, прочла несколько строк и еще раз убедилась, какая невероятная нежность и любовь связывала этих двух женщин, несмотря на расстояние между ними.

Обе они родились в Киеве в семье уважаемого профессора физики, который впоследствии стал академиком, лауреатом множества государственных премий и основоположником целого научного направления. Короче говоря, прадед у меня был человеком знаменитым и уважаемым. Правда, слава его была специфической, известной лишь узкому кругу таких же ученых умов.

Девочки же были крайне далеки от точных наук и совершенно не стремились ими заниматься. И как ни старался знаменитый отец увлечь их научной деятельностью, ему пришлось в конце концов смириться, что продолжателей его дела из дочерей не выйдет. Анна, считавшаяся старшей сестрой, потому что появилась на свет ровно на три минуты раньше Ольги, стала врачом, а мама окончила педагогический институт.

— Что ж, вполне себе достойные женские профессии, — шутил отец-ученый. — Считаю свой долг перед обществом выполненным. Теперь жду, когда мне воздадут должное внуками.

Анна осталась жить в родительской квартире в Киеве, а Ольга по распределению после института уехала на другой конец страны, за сотни километров от родного дома. Там она вышла замуж и родила меня.

— Ох, даже не знаю, — часто смеялась она. — Ирка у нас — это нечто особенное. Если бы сама её не рожала, усомнилась бы, что моя.

Я действительно была совершенно не похожа на родителей. Эта непохожесть начиналась с внешности. Как у двух кареглазых людей могла получиться сероглазая дочь, знала только хитрая генетика. Мама была невысокой, крепко сбитой брюнеткой с пышной фигурой, а я к четырнадцати годам значительно переросла в высоту обоих родителей и щеголяла волосами светло-пшеничного оттенка. Характер у меня тоже был совершенно другой — вспыльчивый, артистичный и непоседливый.

Мама поняла это очень рано, безуспешно пытаясь усадить меня за какое-нибудь спокойное рукоделие, например, за вязание, в котором сама была большой мастерицей. Я ворчала, сопела, яростно путала нитки и в конце концов так надоедала матери бесконечным нытьем и просьбами показать еще раз, что меня, к моей несказанной радости, просто выставляли из комнаты, предварительно отобрав это дурацкое вязание.

— Да она же специально передо мной этот спектакль разыгрывает, — смеялась мама, успокоившись. — Доводит меня до белого каления, а потом глазками обиженно хлопает. Актриса, одно слово.

Первый большой публичный спектакль я закатила еще в детском саду, когда мне было всего пять лет. Не желая есть ненавистный молочный суп с пенкой, я решила, что проще всего изобразить глубокий обморок, тем более что недавно видела, как это происходит, когда мы с мамой были в районной поликлинике.

— Не бойся, Ирочка, женщине просто стало плохо, — объяснила тогда мама, когда рядом с нами грузная дама внезапно свалилась со стула.

Все тогда вдруг забегали вокруг, стали её поднимать, обмахивать, говорить ласковые слова. Предупредив свою закадычную подружку Машку, чтобы та не пугалась, и дождавшись, когда воспитательница посмотрит в мою сторону, я громко вздохнула, картинно закатила глаза и изящно соскользнула со стульчика на пол. Результат превзошел все мои детские ожидания. Про недоеденный суп, разумеется, все тут же забыли.

Воспитательница с охами и ахами хлопотала над моим почти бездыханным телом, потом меня бережно подняли и перенесли на кроватку. Все дело испортила та самая Машка.

— Ирка, хватит придуриваться, там уже запеканку принесли! — крикнула подруга, сунув голову в спальню и отчаянно картавя из-за дырки на месте выпавших передних зубов.

Запеканку в нашем саду готовили знатную, румяную. Есть, честно говоря, хотелось довольно сильно, и я, не удержавшись, открыла глаза и дернулась было встать. Я тут же вспомнила, что притворяюсь тяжелобольной, но было уже поздно. Воспитательница успела заметить мой совершенно здравый и осмысленный голодный взгляд и возмущенно всплеснула руками.

— Я чуть сама не умерла от страха, — жаловалась она вечером пришедшей за мной матери. — Надо же, такое придумать, обморок изобразить! Да еще так натурально, даже наша медсестра поверила. Сколько лет работаю, но такого никогда не видела.

С тех пор любимым делом моим стало разыгрывать перед зеркалом сценки из книжек, мультиков и фильмов. Я изображала людей, животных, даже неодушевленные предметы, меняла голос, мимику и устраивала маме настоящий кавардак в вещах, когда решала, что мне срочно нужен сложный сценический костюм. С десяти лет я ходила в творческую студию, где мой талант к перевоплощению очень ценили.

— Девочка очень одаренная, пластичная, а что она с голосом вытворяет — это просто удивительно! Кого угодно и что угодно может изобразить. Прямо какой-то звукоимитатор, — с азартом объяснял преподаватель актерского мастерства своему коллеге.

— Вот, недавний пример. Понадобился нам для пьесы скрип дверных петель, ну, знаешь, таких старых, несмазанных, чтобы аж мурашки по коже бежали. Только думаю, где бы этот звук раздобыть, слышу — где-то рядом дверь скрипит. И всё громче, всё четче. Оглянулся, смотрю, а это моя Ирина Романюк репетирует.

— Мама, я решила, буду народной артисткой, — вполне ожидаемо объявила я матери в пятом классе.

Ольга с некоторым сомнением посмотрела на сопливящуюся в тот момент будущую звезду экрана и сцены и тяжело вздохнула. Но я целенаправленно шла к своей мечте. Помимо театральной студии, я занималась танцами, без устали работала над дикцией, делая мудреные и смешные для постороннего глаза упражнения по специальным методикам. Я запоем читала книги об известных актерах и режиссерах, смотрела фильмы разных стран и эпох.

Правда, в моей подготовке были и досадные промахи.

— Знаешь, тебе, как будущей великой актрисе, вообще-то стыдно иметь тройку по литературе, — сказала мама после очередного родительского собрания. — Какая же ты актриса, если ни одну пьесу из школьной программы нормально не прочитала?

— Ой, мама, — отмахивалась потенциальная звезда, — да прочитаю, подумаешь, проблема.

В общем, к окончанию школы у меня ни разу не возникло сомнений в выборе жизненного пути. Решение поступать в Киев было таким же категоричным.

— Мама, только там, в столице. Я не хочу быть провинциальной актрисой с таким же провинциальным образованием. Уж если начинать, то только в Киеве и у самых лучших преподавателей.

— Ну, разумеется. А то они, наверное, уже все глаза проглядели, лучшие-то преподаватели. Где же, думают, сама Ирина Романюк запропастилась? — улыбалась Ольга.

Готовность тети Анны приютить племянницу, по крайней мере на время поступления, была очень кстати. Но поехать поступать сразу после школы в тот год у меня не получилось. В семье случилась беда… Тяжело заболел и скоропостижно скончался папа. Об отъезде и оставлении мамы одной в таком состоянии не могло быть и речи. Мама очень долго и тяжело выходила из состояния ступора и горя.

Я ухаживала за ней, заново учила её улыбаться, разговаривать с людьми и вообще возвращала к нормальной жизни. От отчаяния, чтобы отвлечься и не терять время зря, я окончила техникум и получила диплом бухгалтера, заодно еще раз убедившись, что все эти цифры, счета, балансы и сметы — совсем не то, чем я хотела бы заниматься всю жизнь. Вот так и вышло, что я помчалась в Киев навстречу своей мечте только через три года, когда мне исполнился целых двадцать один год.

— Ужас, мама, сколько времени упущено, — сокрушалась я, явно изображая кого-то из трагических героинь.

— Ничего, старушка, успеешь еще глупостей натворить, — посмеивалась Ольга.

Киев, как и полагается столице, завертел и закружил меня, заставил бежать, вертеть головой, ахать, изумляться величественным соборам и Днепровским кручам, опаздывать и вечно кого-то догонять. И тут со мной случилось самое ужасное, что только могло случиться с абитуриенткой театрального. Накануне творческого экзамена, на котором я должна была продемонстрировать весь свой талант, я потеряла голос. То ли от внезапной аллергии на цветение лип, то ли от дикого волнения, было непонятно.

Но в самый главный день своей жизни я, вместо того чтобы говорить на все голоса, как умела, лишь сипела и жалобно трясла головой. Эпоха немого кино, увы, давно прошла, и, несмотря на мою выразительную пантомиму, на экзамене мне равнодушно сказали:

— Что ж, очень жаль, девушка. Приходите в следующем году, когда выздоровеете.

Следующие пару дней несостоявшаяся студентка пролежала лицом в подушку, рыдая от несправедливости судьбы.

— Ну ладно, хватит, Ирина, вставай, — решительно произнесла тетушка, поднимая меня с кровати и подталкивая к ванной. — Иди умойся и приходи чай пить.

Ванная у тети была необычная, начиная с того, что размерами она походила скорее на полноценную жилую комнату. Просторная, с небольшим окошком под потолком, старинными бронзовыми кранами и огромным зеркалом, покрытым от времени легкой патиной, словно едва заметной паутинкой, отчего лицо в нем отражалось, словно выступая из загадочной дымки, из глубины веков. Да и вся тетина квартира заслуживала самого пристального внимания.

Это была та самая профессорская квартира, в которой выросли сестры-близняшки, дочери академика. Жилище было под стать своему покойному, но до сих пор знаменитому хозяину. Расположена квартира была в старом царском доме в самом центре Киева, неподалеку от Золотых ворот. Высоченные потолки были обрамлены настоящей гипсовой лепниной. Три комнаты были большими и светлыми, на полу лежал изумительный дубовый паркет, а на просторной кухне до сих пор уютно красовался огромный самовар.

— Мы с этой квартирой не меняемся, — смеялась тетка, — по крайней мере, последние лет двадцать ни я, ни она нисколько не изменились…