Сюрприз у ворот: сын требовал накрыть стол на 20 персон, но на даче его ждало не застолье

Я взял кошелек, ключи от машины. Осталось тридцать тысяч до следующей пенсии. И все. Поездка в поселок казалась вечностью. С каждой минутой все сильнее сжимало в груди, времени почти не осталось.

В продуктовом магазине я метался по полкам, лихорадочно высчитывая в уме каждую покупку. Рис, фасоль, макароны, томатная паста, пара дешевых овощей, хлеб. Ничего вкусного. Ничего особенного. Только самое простое, что могло бы хоть как-то накормить столько народу. На кассе вышло двенадцать тысяч. Почти половина от того, что у меня осталось.

Когда я вернулся домой, оставалось двадцать минут. Я вскипятил воду под макароны и рис. Открывал банки дрожащими руками. Резал овощи, слезы текли по щекам. Это были не слезы от лука. Это была ярость, бессилие, грусть.

Пока я пытался наспех сварганить хоть что-то, в голове вертелся один и тот же вопрос: как я вообще до такого дошел?

После смерти жены я хотел быть хорошим отцом. Терпеливым тестем. Доступным дедом. Всегда готовым помочь. Руслан просил денег на первый взнос за квартиру — я давал. Когда не хватало на ипотеку — я покрывал. Когда хотел вывести семью в отпуск, а денег не было — опять я.

Я вспомнил, как Марина, не стесняясь, звонила и просила на мебель: «У Вилькиного отца всегда можно попросить. Он помогает». И я переводил деньги. Молча. Без возврата.

Или как Руслан умолял меня поручиться за кредит, потому что у него плохая история. А когда я осторожно заметил, что рискую своими накоплениями, он бросил: «Пап, ну не драматизируй. Разве плохо, что ты можешь быть полезным семье, а не просто сидеть и стареть?»

Полезным? Это слово резануло по нервам, как осколок стекла. Я чувствовал себя не полезным, а использованным. Не отцом, а чем-то вроде банковского терминала на ножках.

За окном послышались звуки машин. Я выглянул и замер. Три машины. Багажники открываются. Люди выходят, смеются, вытаскивают сумки, сумки-холодильники. Дети визжат, бегают, взрослые ведут себя как на даче у начальника.

И там, в центре — Руслан. Командует, раздает указания, как будто он тут хозяин.

— Пап! — крикнул он. — Выходи, помоги с вещами!

Я стоял на кухне с деревянной ложкой в руке, мешая подгорающий томатный соус. И что-то во мне оборвалось. Не громко. Не по-киношному. А тихо, незаметно, как рвется последняя тоненькая нить под тяжестью всего, что накопилось.

Я открыл дверь. И увидел перед собой именно то, чего боялся. Двадцать человек. От грудничков до пожилых. Кто-то уже переоделся в купальники, кто-то тянет пиво из своего холодильника. Все смотрят на меня с тем самым выражением лиц, каким смотрят на обслуживающий персонал: вежливо, но с ожиданием.

— Вадим! — крикнула Полина Жукова, держась за орущего младенца. — Какой чудесный дом! Дети будут в восторге. Надеюсь, ты закупился, мы ужасно проголодались.

Николай, брат Марины, подошел, хлопнул по плечу:

— Отец, ну тут просто рай. Продукты купил? Дети с дороги изголодались.

Дети не поели. Конечно. Они знали, что дедушка Вадим накормит. Как всегда.

— Пап, — подошел Руслан с той натянутой улыбкой, в которой больше раздражения, чем радости. — Спальные места ты придумал? Полина с детьми займут твою спальню, младенец же плачет по ночам. А мы с Мариной – в соседней комнате. Остальные разместятся в гостиной.

Моя спальня. Та самая, где я только вчера развешивал свои вещи. Где я представлял, как по утрам буду смотреть в окно и пить кофе. Теперь это — для младенца, а я — на диван в гостиной.

Я смотрел, как толпа вваливается в дом, как трогают мои вещи, разговаривают о доме, будто он их. И впервые за много лет я почувствовал не усталость, а возмущение. Небольшую, но настоящую искру достоинства. Но я еще не знал, что с ней делать.

— Пап! Где еда? — крикнул Руслан из прихожей, как будто я работник кейтеринга, забывший о заказе. — Дети голодные, и мы тоже хотим поесть, пока не расселимся.

Я пошел обратно на кухню. Рис немного пригорел снизу. Макароны почти разварились. Соус водянистый. Но это все, что у меня было. Все, что я успел приготовить за те короткие минуты и за те деньги, что остались.

Я начал раскладывать по тарелкам — тарелок было всего восемь. Потом пришлось давать еду в чашках, мисках, даже в крышке от кастрюли для младшего ребенка. Унижение было полным.

— Это все? — скривился Николай, увидев скудную порцию риса с соусом. — А где мясо? Или хотя бы курица?

— Просто вы приехали без предупреждения, и я не успел… — начал я, но Марина перебила:

— Вадим, ну ладно, мы понимаем, ты не ожидал столько людей. Но можно было постараться. Мы ведь семья, верно? У тебя наверняка есть деньги на карточке. Можно заказать еду, закупить получше.

Деньги на карточке. Если бы они знали, что я только что потратил половину своих последних средств на эту еду, которую они сейчас критикуют. Хотя, скорее всего, знали бы — и все равно критиковали.

— Дедушка, — тянет один из близнецов лет восьми, — можно нам пиццу заказать?

— Да, и газировки! — подключился брат. — А то мы потом проголодаемся.

Я смотрел на них, детей, ни в чем не виноватых. Но уже воспитанных в духе «дед даст все».

— У меня сейчас нет денег на пиццу, ребята, — сказал я мягко, стараясь не срываться.

— Что значит — нет денег? — удивился Николай. — Ты же только что купил огромный дом.

Полина, меняя ребенку подгузник прямо на моем обеденном столе, тоже вмешалась:

— Вадим, тебе придется съездить в поселок. Нам нужны подгузники, смесь, еда. Я записала все на салфетке, вот список. Заодно возьмешь закуски и напитки…