Сюрприз у ворот: сын требовал накрыть стол на 20 персон, но на даче его ждало не застолье

— Ну, и то, и другое. Мы с Мариной в сложной ситуации. С финансами. И мы подумали, может, вот…

Я кивнул.

— Ты скучал не по мне. Ты скучал по кошельку.

— Пап, это нечестно.

— А что честно, Руслан? Что вы тогда приехали как в санаторий, без звонка? Что ты обещал детям поездки, даже не спросив, могу ли я это оплатить? Когда ты в последний раз звонил просто так, без просьб? Когда предложил помощь, а не взамен на что-то?

Он молчал. И я знал: он не может ответить. Потому что знает правду.

— Я тебя люблю, сын. И это никогда не изменится. Но я больше не твой банк. Если ты хочешь, чтобы между нами что-то осталось, то это должно быть отношение, а не обслуживание.

— Значит, все? Ты от нас отрекаешься? От родной семьи?

— Нет, Руслан. Я просто ставлю границу. Ты всегда можешь приехать как сын, а не как человек, который жаждет денег.

Он развернулся и ушел. Злой. И с тех пор я не видел его больше. Мне было грустно. Но мне не было стыдно. И не было чувства вины.

Я понял одно: быть одному – это не то же самое, что быть одиноким. Я был один, но спокоен. Раньше я был окружен людьми, которые брали, требовали, злились, и все равно я чувствовал себя брошенным. Теперь я был один, но рядом были те, кто уважал, кто не требовал, кто смотрел в глаза. Я снова стал человеком, а не источником благ.

Утро началось как и положено — с пения птиц за окном и запаха свежего кофе на кухне. Я налил себе чашку, вышел на крыльцо, сел в кресло и смотрел, как солнце пробивается сквозь листья.

Мои помидоры, которые тогда раздавили дети, я пересадил. И теперь они росли крепкие, тянулись к свету. Как и я.

Мне семьдесят. И я впервые за десятилетия был спокоен. Я больше не тратил пенсию на чужие прихоти. Я покупал продукты только для себя. Я ел, когда хотел. Спал, когда хотел. И самое главное — никто не приказывал мне, что делать.

Тамара Аркадьевна по-прежнему навещала меня. Иногда приносила пирог, иногда просто сидела рядом с кружкой чая. Мы говорили о погоде, о жизни, о том, как трудно быть добрым человеком в мире, где многие путают доброту с удобством.

Я чувствовал, что вокруг меня начинает формироваться настоящий круг общения. Не из тех, кто требует. А из тех, кто ценит.

Как-то раз Алексей Егоров, тот самый мастер, с которым мы сдружились, сказал:

— Знаешь, Вадим, редко встретишь человека, который не дает себя топтать, но при этом остается спокойным. Уважаю.

Эти слова засели в голове. Я долго не мог понять, что именно в них меня так задело. А потом понял: меня давно никто не уважал открыто. Они брали деньги, время, еду, но уважения в их голосах не было. Только ожидания, претензии и раздражение, если я не соответствовал их картинке. А тут простое, честное «я уважаю тебя». Это многое значит. Когда тебе семьдесят лет, и большую часть жизни ты был просто папа, просто дедушка, просто банкомат. «Уважаю». Человеку не нужно больше слов, если есть это одно.

Однажды утром я услышал, как зазвонил домашний телефон. Редкость. Почти все давно звонили на мобильный.

— Вадим, — послышался голос пожилой женщины. — Это Елена, тетка Марины.

Из той самой семьи. Я напрягся, но ничего не сказал.

— Хочу просто… извини, если мы тогда, ну, переусердствовали. У нас не было злого умысла. Просто привычка, наверное. Все привыкли, что ты выручишь. Прости.

Я поблагодарил за звонок. Не зло. Спокойно. Но не предложил встретиться. Потому что признание — это хорошо, но за ним должно идти что-то большее, чем вежливость по телефону.

Через несколько дней позвонила дочь Полины, подросток.

— Дедушка Вадим, а можно я пришлю тебе рисунок? Я нарисовала тебя в саду, помнишь?

— Конечно, присылай.

И я улыбнулся. Она не просила денег. Не жаловалась. Просто хотела поделиться теплым воспоминанием.

Может быть, что-то в них и меняется. Может быть, через годы дети этих взрослых вырастут с другим взглядом. Может быть, поймут, что дед — это не человек, у которого бесконечная заначка, а человек, который тоже имеет право на уважение, покой и личную жизнь.

Я не держал зла. Но и не собирался возвращаться в тот круг, где меня видели только как удобного.

Позже, когда я в очередной раз обрезал виноград у забора, подошел сосед с соседней улицы.

— Слышу, у тебя в прошлом году шум стоял. Приезжали. Уезжали. Потом тишина..