Звонок в ночи: история о том, как бабушка спасла внука от несправедливости в полицейском участке

Знаете, есть звонки, которые меняют судьбу навсегда. Тот звонок я получила в три часа ночи. Телефон зазвонил так резко, что я подскочила в кровати, сердце сильно забилось.

На экране высветилось имя «Матвей». Мой внук. Шестнадцатилетний мальчишка, который никогда не звонил мне по ночам.

Я схватила трубку. «Матвей? Что случилось?» В трубке послышалось прерывистое дыхание, потом его голос, дрожащий, испуганный, совсем не похожий на моего внука. «Бабушка, я, я в полиции».

Кровь застыла в жилах. «Где? Что ты сказал?» Матвей говорил быстро, слова наскакивали друг на друга. «Я в отделении на Первомайской».

«Бабушка, она…» Валерия ударила меня подсвечником. Серебряным. А теперь говорит, что это я ее толкнул с лестницы.

Папа ей верит. Он, он считает, что я виноват. «Бабушка, пожалуйста, приезжай».

«Мне страшно». Последние слова он почти прошептал, и я услышала в его голосе то, чего не слышала уже много лет — детский ужас. Тот самый, когда ребенок понимает, что взрослые, которые должны его защищать, вдруг оказались по другую сторону баррикад.

Я даже не ответила. Просто бросила трубку, натянула первое, что попалось под руку, и через пять минут уже летела на своей старенькой машине через ночной город. Мысли метались, как птицы в клетке.

Валерия. Это тридцатишестилетняя красотка, которую мой сын Андрей привел в дом два года назад. Я сразу почувствовала, что-то в ней не так.

Слишком сладкие улыбки, слишком холодные глаза. Но Андрей был влюблен. Нет, он был одержим.

После смерти первой жены, матери Матвея, он словно потерял себя. И Валерия появилась в его жизни как спасательный круг. Только я не понимала тогда, что этот круг был с шипами.

Ну а прежде, чем продолжить, напишите, из какого вы города, нам важно знать, куда доходят наши истории. Отделение полиции на Первомайской я знала, как свои пять пальцев. Еще бы, я проработала в полиции 37 лет.

Последняя десять была начальником этого самого отделения. Вышла на пенсию пять лет назад, но имя мое там помнили. Римма Сергеевна Трофименко.

Легенда, как говорили молодые. Я не любила пафосных слов, но в ту ночь надеялась, что мое имя еще что-то значит. Ворвалась в отделение, как ураган.

У дежурки сидел молодой офицер, лет 25, листал какие-то бумаги. Увидев меня, вскочил. — Здравствуйте, чем могу помочь? — Моего внука к вам привезли.

— Матвей Трофименко. — Где он? Парень нахмурился, заглянул в компьютер. — Да, есть такой.

— Но вы кто ему будете? — Бабушка. Римма Сергеевна Трофименко. Он замер.

Поднял на меня глаза, широко раскрытые. — Трофименко. — Та самая, руководитель отделения.

— Та самая, — коротко кивнула я, — веди меня к мальчику. — Сейчас. Тон у меня был непросительный.

Он был командирским. Тем самым, которым я когда-то заставляла даже отъявленных бандитов опускать глаза. Парень вскочил так резко, что чуть не опрокинул стул.

— Да, конечно. — Я сейчас, сейчас позову Руслана Игоревича. Он сейчас начальник отделения.

— Он вас помнит. Через минуту передо мной стоял Руслан. Мужчина лет пятидесяти, с начинающей сидеть головой и усталыми, но умными глазами.

Когда-то он работал под моим началом. Хороший оперативник, честный. Таких сейчас мало.

— Римма Сергеевна, — он пожал мне руку. — Не ожидал вас увидеть в такой ситуации. — Руслан, где мой внук? И что здесь вообще происходит? Он тяжело вздохнул и кивнул на свой кабинет.

— Пойдемте, поговорим. Ситуация сложная. Мы прошли в кабинет.

Руслан закрыл дверь, жестом предложил мне сесть. Я осталась стоять. — Рассказывай, — потребовала я. Руслан сел за стол, потер переносицу.

Сегодня вечером около одиннадцати к нам приехала женщина. Валерия Трофименко. Утверждает, что ее пасынок, ваш внук Матвей, напал на нее.

Толкнул с лестницы. У нее синяки на руках, ссадины на щеке. Она требует принять заявление.

Говорит, мальчик агрессивен, неуправляем. Я почувствовала, как внутри все сжалось в тугой комок. А что говорит Матвей? Матвей утверждает обратное.

Говорит, что это она ударила его серебряным подсвечником. Показывал шишку на затылке. Я осмотрел, действительно есть гематома.

Свежая. Мальчик говорит, что она регулярно его унижает, ломает вещи, а отец ей во всем верит. И ты ему не веришь.

Голос мой прозвучал тихо. Слишком тихо. Руслан знал этот тон.

Это был тон перед бурей. Римма Сергеевна, я не говорю, что не верю. Я говорю, ситуация сложная.

Два человека, два противоположных рассказа. Мальчик несовершеннолетний, но ему шестнадцать. В его возрасте бывают вспышки агрессии.

С другой стороны, у Валерии тоже есть повреждения. Где камеры? Резко спросила я, в доме должны быть камеры наблюдения. Руслан неловко отвел взгляд.

Не работают. Валерия сказала, что система сломалась три дня назад. Они собирались вызывать мастера.

Как удобно. Римма Сергеевна, где мой внук? В комнате для допросов. С отцом.

Они разговаривают. Я развернулась и направилась к двери. Руслан не остановил меня.

Он знал, бесполезно. Я шла по коридору, и с каждым шагом внутри нарастала ярость. Холодная, рассудочная ярость.

Та, что делала меня когда-то лучшим следователем в городе. Камеры не работают. Как же, конечно.

Свидетелей нет. Удобно. Синяки у нее есть, а у мальчика шишка на затылке.

Но ей верят больше. Потому что она взрослая? Потому что она жена? Или потому что она умеет играть? Я распахнула дверь комнаты для допросов. Там сидели трое — Матвей, мой сын Андрей и еще один офицер, который что-то записывал.

Матвей сидел сгорбившись, глаза красные, лицо осунувшееся. Увидев меня, он вскочил. «Бабушка».

Я обняла его. Крепко. Почувствовала, как он дрожит.

«Все будет хорошо», прошептала я ему на ухо. «Обещаю». Потом подняла взгляд на Андрея.

Мой сын сидел, отвернувшись к окну. Плечи напряжены, челюсть сжата. Он даже не посмотрел на меня.

«Андрей», — позвала я. Он медленно повернулся. Лицо его было каменным. «Мама, не надо»…